Поскрёбыши

Арбузова Наталья Ильинична

Отпраздновали Ларисины девяносто – по гороскопу она рак. Иван Антонычу два с половиной года как минуло. Он настоял – не праздновать. Ходим под богом. Предстанем ему, когда позовет. Когда труба проиграет. А черти куда заботливы – лишний раз ступить не дадут. Хлопочут и обихаживают – поживите, господь-вседержитель для вас не скупится на дни. Они долги еще и светлы, хоть Петр и Павел час убавил. Петрушины именины с Ларисиным днем рожденья почти совпали. Вырезал Петр из дерева ангела своего Петра, Петра-ключника. Лучник за облаками по тучам лучами стреляет. Радуга Мценск накрыла: городок невелик. А серафимов крылья с раздерганными перьями из облаков торчат. Примечайте, не прозевайте, Иван Антоныч с Ларисой. Скоро вас кликнут. Никнут тяжкие ветви после дождя. Ждите. Узнаете тайну – что там, откуда никто не вернулся. Уткнулся черт Шортик сопящим рыльцем в лапы и загодя плачет. Что всё это значит? Ужель наступает срок?

Иван Антоныч с Ларисой умерли

в один день в знак особой божьей к ним милости. В день девятнадцатого августа преображения господня их отпевал отец Феодор (не лучший вариант). Сейчас звонил не Олег, не Огрызко с Оглоедом за Олега. Звонил Никита, так-то хорошо звонил, будто сам Иван Антоныч из гроба. Не хотелось мне хоронить Ларису с Иван Антонычем. Было мне раньше кончить повествованье. Но так уж вышло, я не при чем. Рука об руку с горестями житейские заботы. Уговорили Олега жить на теплой даче. Черти сами водили мотоцикл, едучи во Мценск – Олег сидел в коляске, накрытый волчьей шкурой (черти же и расстарались, добыли). Квартиру Ларисину сдали, Олег при деньгах опять попивал, но в пределах среднерусской нормы, с поправкой для красного пояса. Однако и при таком раскладе всё охал да ахал, почему и приладились бесы звонить без него. Отец же Феодор сам грешным делом бывало выпьет, то ему и до фени.

Никита с Петром приезжали на обихоженную чертями дачу. Сдружились с Олегом: Никита заново, Петруша впервой. Петруша выучил деда лепить из глины свистульки и барынь в кринолинах. Свистульками баловались черти. Никите случалось на них прикрикнуть: дайте сосредоточиться, черти этакие. Другой раз глиняные птички-свистульки сами без посторонней помощи устраивали концерт. Тогда унять их было непросто: слушались только Петра-ваятеля. Пестро раскрашенные глиняные барыни вымахали в человечий рост и прогуливались парами по дорожкам внутри сдвоенного участка, стесняясь выйти на улицу. Иная с коромыслом, даром что барыня. Иная с дитем без кормилицы. Веселая Ларисина душа улыбалась с розового облачка. Бывшие Ларисины воспитанники из детдома с выросшими детьми не забывали, захаживали. Охотно ели испеченные бесями ватрушки. Вкусны были, ничего не скажешь. Вечерний звон долетал из Мценска, Иван Антоныч с неба строго считал удары. Олег торопливо крестился. Спасибо – приняли его в сказочную эту жизнь. Сейчас тут заправляет Никита. Раз Никита его, Олега, впустил – значит, и черти не подкопаются. Выпить можно, с Ларисиными детдомовцами. Но только немножко. А то подлезет под руку черт, опрокинет рюмку на скатерть и пребольно ущипнет. Лучше не нарываться.

Медленно проворачивается над нами бледнеющее небо. Оно много не требует от старого усталого Олега. Бегал от бога и вот – добегался. При первой вечерней звезде заснул на веранде в кресле и не проснулся. Отец Феодор его и отпевал. Хотя уж давно отпетый человек был Олег. Встал непустой непростой вопрос. Покуда жив был Олег. вроде бы он был и звонарь. А теперь кто? Огрызко? Записали Никиту. Девять месяцев в году его нет – ништяк. Никого это не касается, никого не кусается. И вообще он человек свободной профессии. Ком-по-зи-тор. Где хочет, там и живет. Свиридов курский, Никита мценский. И точка. Звоните. Огрызко с Оглоедом. Живите на зимней даче, топите печку. Больше некому. Так-таки и некому? Ларисин воспитанник, сирота-бобыль Игорь сам с чертями поселился. Он как будто и дружка звонаря. Ездит с бесями на мотоцикле, замещает Никиту в отсутствие его (едва ли не круглогодичное). Игорю шестьдесят, молодой еще. Не стану его хоронить, не надейтесь. Скорей сама помру. Ай мне податься во Мценск? моя всё же орловщина.

Куда пошла душа Олега? Все наши восемь чертей мелкие бесы, нечего и спрашивать. Сменивший нелюбимого мною недолго продержавшегося отца Феодора новый священник отец Михаил насчет места пребывания Олеговой души придерживается обнадеживающего мнения. Милость господня неисповедима. Олег на колокольне проболтался порядочное время. Сверху и снизу его подпирали люди безгрешные, чуть что не святые: Лариса, обо всех сиротах печальница; Иван Антоныч, господу богу звонарь, Никита, не от мира сего бессеребреник; отрок Петр, ваятель оживших птичек, что не жнут и не сеют. Ну. и черти. Без них не обходится. В аду Олегу делать нечего: довольно он ИХ повидал. На доске примерных выпускников орловской семинарии имя Олега не значится. Жизнь прожил в бесовских тенетах, не увяз – и то ладно. На мценском кладбище подле Ларисы хорошо лежать – земля как пух. Опеки у чертей со смертью Олега здорово поубавилось, и они наконец смогли сконцентрироваться на продвижении Никиты. Давно пора. Он даже получил престижную международную премию. Маринка искренне удивилась- как это без ее радения содеялось.

У Никиты нет учеников, последователей – сподвижников на музыкальном поприще. Бог послал ему Петрушу. Пластика Петрушиных скульптур донельзя музыкальна. Петруша сейчас болтается в аспирантуре строгановки, полностью повторяя судьбу Никиты. До восемнадцати лет продержат, потом уж сам с усам.

Свен в балете тоже пластичен – так считают Никита с Петром. Свен не знает об их визитах на его спектакли и об их оценках. Петр Никите родня через Сашеньку: она мать Никиты и бабушка Петра. Невнимательна к ним обоим. Зациклена на Свене (то есть на Нильсе). Остывает с годами. Не та Сашенька, что рыдала над упавшей с балкона кошкой. Не та, что судорожно цеплялась за Олега, тогда единственного близко знакомого ей мужчину. Правда, на любовную иглу она подсела и в браке с Нильсом, но теперь зависимость протекает ровно. Расставшись с Россией, Саша утратила черты тургеневской девушки, что были в ней так ярко выражены. Черти до ее отъезда вообще избегали к ней приближаться. Только в Швеции, только Огрызко с Оглоедом и только по делу. Иное дело Марина. Девочке со сложно заплетенными косичками во Франции чтоб отвердеть понадобились считанные часы. Вернулась блестящая и острая, что твой закаленный клинок. Вонзилась Никите в сердце, которое будучи подростком щадила. Лариса до последних дней берегла легко ранимую Никитину душу. За то Лариса и в раю. А воспитанника ее Игоря Огрызко с Оглоедом так обучили звонить, любо-дорого. Небось, на небесах слыхать.

,Дорастили Петрушу в аспирантуре строгановки до восемнадцати. Черти старались, скачивали ему из интернета разные искусствоведческие бредни. Но парень защищаться явно не хотел. Красивый, здоровый, он отпочковался от Никиты и так дерзко шагнул в самостоятельную жизнь – аж брюки трещали в ходу. Четверо примерно ровесников – трое парней, считая Петра, и одна девушка – сняли квартиру с мастерской купно. Нашли такое. Зарабатывали ювелирным делом, и неплохо. Откопали из-под Ларисина дома заветный чугунок. У чьей-то бабушки выпросили дореволюционные серебряные ложки. Черти повздыхали, но перчить не посмели, а переселились в мастерскую. Ночевали на деревянных козлах, подстеливши козьи шкуры, козлом и пахшие. В свободное от ювелирных занятий время великолепная четверка отдавалась смелой современной скульптуре – образованный Петр был у них гуру. Расстановка любовных связей внутри этого неравностороннего четырехугольника от посторонних глаз тщательно скрывалась – а черти молчок. Всяк сверчок знай свой шесток. Четверо смелых завели на всех одно авто. Летом везли на багажнике во Мценск какую-нибудь неоконченную орясину. Доделывали на даче, там и водружали. Придуривались по полной.

Как же их звали, охламонов? Кстати, черти все были живы, все восемь поименно, без подмены. Сто лет для них – пустяк. А парней звали: Петр, как вы уже знаете, Максим и Ярослав. Девочку - Славяной. Марш «Прощанье славянки» не сходил с уст. Держалась девчонка так, словно ей сам черт не брат, а имеющаяся в наличии свита для нее слишком скромна. Лишь дефицит спальных мест в квартире и вообще места лимитировал, не то завела бы двор, приличествующий ее королевскому достоинству. А что Никита? Никита был допущен. Его признали своим, продвинутым за то, что упивался фильмами Ларса фон Триера и писал далеко не всем понятную музыку. Крайняя степень простодушия, сохраненная Никитой со времен его детской умственной отсталости, не позволяла ему задуматься о расстановке сил, взаимоотношениях и напряжениях внутри группы. Так – значит так. Его дети. Не по крови, по любви.

И снова лето – двойной участок в двенадцать соток, на меже давно растет малина. Бобыль Игорь – вечный, непоправимый сирота – сидит в плетеном кресле, притащенном чертями издалека. Не воруй где живешь, не живи де воруешь. Погромыхивает. Романтичная Славяна поет забытый романс начала прошлого века в ритме кек-уока:

Нас связали гроз раскаты,

Запах спеющей малины,

Да колеблемые ветром

Нити тонкой паутины.

Никто по хозяйству ничего не делает, окромя чертей. Те суетятся, толкаясь худыми довольно грязными боками. Впрочем, особой чистоты от чертей и не жди. Даже странно, ежели б они стали размываться. Лапы вымыл – и то хорошо. Подают на ими же сколоченный длинный садовый стол (старый сгнил) запеченную рыбу – сами наловили, сами испекли. Пирог с вишнями – косточки тщательно вынуты Ларисиными шпильками. Зеленый салат с крутыми яйцами – лазали в чужой курятник. Наши восемь бесов перестали играть в прятки и всем шестерым показываются: Игорю-звонарю, Никите-хозяину и четверым ребятишкам, кои сами навроде бесенят, различья мало.

Никита прямо на обеденном столе пишет, переводит нотную бумагу. У него появился ранний страх смерти. Вот не успею закончить… Всё равно что-нибудь да не успеет. Успокоился бы лучше. Кругом вечерняя благодать. Из-под тучи солнышко, от Мценска звон. Мотоцикла за воротами нет. Знать, Огрызко с Оглоедом сами поехали – без Игоря справляются. Избалуют они его, как избаловали Олега. А звонит Игорь классно. Но и пирог с вишнями хорош. Весь пропитан соком. Эта дача – наша маленькая удача. Правда, без чертей и на шести сотках наломаешься. А с чертями просто двенадцатисоточный рай. Вот таков настоящий у бога рай. Дальше наша фантазия не распространяется.