Посланец небес
Шрифт:
Ганна возмутилась, что Крид не отвернулся, когда она одевалась. На что он, затягивая портупею поверх своей кожаной рубашки, недоуменно поднял брови и сказал:
— Что теперь беспокоиться? Это все равно что закрывать ворота, когда корова уже сбежала.
И ей пришлось одеваться под его взглядом в серебряном свете луны. Она ненавидела Крида за его бесчувственность и бестактность. И только когда они вернулись в лагерь, она сумела его подколоть. Глядя в его бледное лицо, Ганна гордо заявила:
— Надеюсь, что Бог простит вам сегодняшнюю ночь, мистер Браттон, потому что, будьте уверены,
Оставив ее выпад без ответа, Крид молча наблюдал, как она пошла к одеялам.
11
Ганна проснулась раньше всех. Она лежала, прислушиваясь к уже знакомым звукам вокруг себя, — тоненькому писку ранних пташек и легкому шелесту деревьев. Было еще темно. Нежные краски рассвета только-только проявлялись, отодвигая холодную черную бархатистость ночи.
Она поеживалась, сонно разглядывая свисавшие над ней тени. Вот сосновая иголка оторвалась от своей ветки, упала на край ее одеяла. Высунув руку, Ганна кончиками пальцев коснулась острия иголки и укололась. Она положила палец в рот и поразилась нежности ее все еще синих губ. Как легко у нее появляются синяки, словно у спелого фрукта, не терпящего грубого обращения. Она должна быть более толстокожей и менее восприимчивой к опасностям, возникающим вокруг нее.
Закрыв глаза от внезапного всплеска боли и стыда, Ганна еле сдержала стон. Воспоминания ночи спрятались, преследовали ее. Где-то в глубине души у нее теплилась надежда, что Крид позаботится о ней, что его внезапная ярость перерастет в любовь.
Но рассвет принес лишь более яркий свет реальности, разбив все ее мечты и волшебные сказки. Не было ничего честней, чем любовь в понятиях Крида: он хотел ее и получил.
Тело Ганны ныло от усталости. Ее платье было рваным и грязным, а в волосах запутались листья. Она выглядела, с грустью подумала Ганна, как использованная женщина. А разве не так? Ее бедра до сих пор ощущали тяжесть его тела, а между ними была непонятная болезненность. Как она может бить себя в грудь, отрицая, что тоже хотела его? Да просто не имеет права!
Правда, хотя и с трудом, но быстро находит себе дорогу, заставляя ее признаться: Ганна Элизабет Макгайр, та, что гордилась своей честностью, солгала не только Криду Браттону — кто, возможно, заслуживал этого, — но и себе самой. Куда ушли ее детские принципы? Столкнувшись с резким красивым мужчиной, овладевшим ее мыслями, снами и телом, улетели, как птицы.
Они не обменялись ни единым словом любви в ту ночь. Чувственные пальцы и губы Крида вызвали желаемую от нее реакцию, соблазнили ее лихорадочными, бурными ласками и страстью. И она была соучастницей по доброй воле. Может быть, она и сопротивлялась, но, скорее, для успокоения своей совести, но не той логической части ее мышления, которая сейчас осуждает ее.
И чего она ожидала от него? Может быть, признания в любви? Прекрасно, но нереально. Крид никогда не поддастся таким Чувствам, никогда не покажет, что хочет отступиться от своей бродяжьей жизни отшельника и заняться фермерством в уютном домике, полном детей и аромата домашних пирогов.
Он прекрасно осознавал свое влечение к ней, как и то, что она не могла сопротивляться
И она не могла также отрицать, что последние дни она с интересом наблюдала, как он сбривал грубую щетину со щек и скул. В самом деле, она не могла не любоваться совершенством его тела, когда он стоял без рубашки, бреясь перед маленьким осколком зеркала. Она восхищалась его загорелым телом, и он знал об этом, хотя она лучше умрет от укуса ядовитой змеи, чем признается ему. К счастью — или к несчастью — в Северном Айдахо нет ядовитых змей.
Но последняя ночь была совсем другой. В последнюю ночь она уступила своему страстному желанию, поддалась искушению, которого старательно избегала целую неделю. Видимость ее борьбы была замечена, а капитуляция встречена на «ура». И когда она бранила его потом, на самом деле она ругала себя. И он это тоже знал.
Весь обратный путь они прошли, не проронив ни слова. И хотя у Ганны было несколько вопросов, она не осмелилась произнести ни слова, боясь, что вновь сорвется с языка поток обвинений. Он прекрасно понимал ее — представлял, что она чувствовала и как, несмотря на свои протесты и борьбу, она хотела его. Нет, это не было притворством, желанием вытянуть из Крида какие-то обещания. Ей не надо было ничего говорить, ничего объяснять — она сама все знала.
Вдали от темного леса, в ярком свете все еще не угасшего костра, она столкнулась с повседневной реальностью. Ганна подошла к спящим детям и поправила одеяла, постоянно чувствуя на себе его взгляд.
Крид уже успел восстановить барьер между ними, и не оттого, что она требовала этого. Вполне возможно, что его доброе слово или ласковый взгляд подтолкнули бы ее к нему, но этого не случилось. Прислонившись спиной к дереву, он сидел с полной бутылкой виски, не проронив ни слова, и наблюдал за ней. Он не сделал ни единого глотка из бутылки, а просто сидел молча, пока она, повернувшись к нему спиной, стелила около костра свои одеяла.
Ганна с грустью размышляла, почему она видит вещи только в ослепительно белом или абсолютно черном цветах. Для нее существовали всего два понятия: черное и белое, хорошее или плохое, и ничего посередине. А на свете было столько разнообразных оттенков, столько граничащего между хорошим и плохим. Казалось, Крид это знал и определенно дружил с этими загадочными серыми оттенками.
Он сразу уснул, а она — она лежала, не сомкнув глаз, тщетно пытаясь не думать о Криде, но мысли постоянно вращались вокруг того, что между ними произошло.
Если бы она могла что-нибудь изменить! Если бы можно было вернуть эту ночь, она бы и говорила и поступала бы по-другому, и тогда бы ничего не произошло… И вот теперь она лежала с открытыми глазами, когда он преспокойненько спал, такой беззаботный, ведь его мир остался целым и невредимым. Как он мог спать, когда ее мир словно перевернулся?
Она села и посмотрела на него, стараясь произвести хоть какой-нибудь шум и потревожить его сон. Но взявшись за ветку, чтобы потрясти ею, она остановилась. «Серые оттенки, Ганна Элизабет, серые оттенки», — напомнила она себе. Она отпустила ветку и снова улеглась на одеяла, натянув их себе на голову.