Послание из пустыни
Шрифт:
— Но почему?
— Ты дружил с Товией. А он ночью погиб в засаде. Кто-то видел вас вместе.
— Кто?
— Иоханан. Вчера вечером он говорил с лазутчиком из римского лагеря. Я сам слышал.
Я уже догадался, кто это был. Теперь мне нужно было посмотреть ему в лицо.
— А ты тоже был другом Товии?
Косоглазый кивнул. Приступ измотал монаха, но взгляд его был ясен и разумен.
— Если б я знал, что ты замешан… — сказал он.
— Я сам толком не знал. Хотя мы с Товией действительно дружили.
— Гм… Оказаться замешанным — дело
Но мне обязательно надо было заглянуть в лицо Иоханану. Я спросил у косого, где он может обретаться, не в римском ли лагере.
— Вот уж нет, туда он пойти не отважится. Предатель не иначе как корпит над рукописями.
И тут я увидел лицо Иоханана. Оно заслонило собой всю долину: гладкое, как поверхность озера в безветренную погоду, с холодными глазками — лодками на этом озере. Я увидел его тонкие губы, вкрадчивую улыбку. Увидел его руки на подоконнике: слабые тонкие пальцы барабанили по горам и лугам. Увидел то, что видел он: копошившихся в поле людей, согбенные спины, капли пота, блестевшие по всей долине. Я увидел человеков в поте лица их, такими, какими они виделись Иоханану. И увидел, что он боится встретиться с ними взглядом.
Ему было семнадцать, и он был предателем. Мне тоже было семнадцать, и я был предан. Под одним солнцем, в одних горах, среди одних песков.
Кто ему что посулил? В какое царство он чаял войти? Куда заведут его одиночество и ненависть?
Монах приподнялся и сел.
— Иоанн перед уходом просил за тобой приглядеть. А я, вишь, не справился. Дурной я человек, дурной…
— Ты мне очень помог, старик. Чего же боле?
Мне было неприятно слышать про Иоанна.
— Иоанн сказал, ты сам знаешь, что творишь. Он сказал, тебя кто-то ведет, и ведет правильно. А еще он сказал…
— Да что ты талдычишь про этого Иоанна?! — вскричал я.
Старик умолк. Но я продолжал слышать его внутри себя. На меня опять снизошло озарение, позволявшее проникать в суть вещей, которую я пока не умел выразить словами. Может быть, потому, что во мне скрывалось слишком много слов.
Совсем недавно я был мальчишкой, гордившимся своей невинностью. Теперь с правой стороны наметилось темное пятно — там поселилось насилие, которое терзало меня, пытаясь всеми правдами и неправдами проникнуть на левую сторону, захватить мои мысли…
— Тебя очень мучит бес? — не удержался от вопроса я.
И тут же вспыхнул. Но сказанного не воротишь.
Похоже было, что, крича, я сам взывал о помощи, об избавлении от мук.
Мне хотелось понять, открыта для меня одна дверь или закрыта.
Я не мог уйти просто так, а потому дождался, когда старик обратит ко мне свой косой взгляд и кивнет.
«Я должен это сделать, непременно должен», — подумал я.
И дрожащей рукой осенил монаха крестным знамением.
Потом, сглотнув, сделал шаг назад.
— Изыди,
И воздел над стариком окровавленные руки.
— Изыди, сатана! — повторил я.
И… Я не мог провалиться сквозь землю. Не мог взлететь в воздух, отринув свое истерзанное тело.
Понятное дело, ничего не произошло. Совсем ничего. Старик еще долго сидел тихо, приготовившись к чуду. Потом стал скрести руками по песку. Сначала спокойно, неторопливо, затем все более взволнованно. Наконец он откинулся назад (я стоял на прежнем месте) и упал на камень, но упал не свободный от бремени, а непонимающий, и замотал головой, и потянулся рукой к затылку… Я отвернулся и пустился бежать.
Ночевал я среди мусорных куч. Я не собирался спать там, просто наступившая ночь была темная, беззвездная. Вокруг нестерпимо воняло разлагающимися отбросами, я слышал, как шебаршатся крысы, из пустыни доносился вой шакалов.
И все-таки я спал, хотя сны мне снились страшные. Я видел сон про корабль, который шел в Индию. Я служил на корабле писцом.
Мы везли арестантов.
Они были в трюме, среди крыс, в кромешной тьме. Отпетые мошенники и воры, сказали мне, когда я в белых одеждах сидел на палубе, наблюдая за богатыми искателями приключений, ехавшими на окраину империи, дабы расширить свое дело и приобрести еще большее влияние.
Я подумал: надо познакомиться с жизнью злодеев. Тех, кого не соблазнили Иоанновы идеалы.
Я спустился к Сынам Тьмы со стражником. Вонь там стояла несусветная. Я пробирался вперед, нащупывая путь рукой, хотя мой сопровождающий вовсе не советовал мне туда идти. Возможно, он согласился лишь потому, что решил: я намерен покуражиться над ними, как куражились при отплытии купцы, как куражились лучники, когда на горизонте не было пиратов и можно было, накачавшись винища, разгуливать по всему кораблю, мочиться и отправлять прочую нужду прямо в трюм.
Швырнув узникам несколько кусков сухого хлеба, конвоир сказал:
— Ну вот, покормили. Теперь лезем обратно на свежий воздух.
— Я хочу побыть тут.
— Это будет неразумно. Пошли.
Я чуть не задыхался в трюме, но попросил конвоира выпустить меня оттуда позже.
— Так и знай, писец, тебя прибьют.
Я еще не освоился в полутьме. Наконец я разглядел узников.
— Да они скованы.
— И все-таки с ними надо держать ухо востро. Сильные бугаи.
— Приходи за мной через некоторое время.
Пожав плечами, караульный ушел. Люк наверху захлопнулся, я остался во мраке со звоном цепей: это узники накинулись на сухари.
Но вот звон прекратился. Арестанты наверняка заметили, что я не ушел. Они были привычны к темноте. Они видели меня, а я их не видел. Я слышал их дыхание и знал, что их должно быть четверо, краем глаза углядел это, когда их перед отплытием взводили по трапу. Научите меня, научите жить без идеалов, молил я про себя.
Тишина становилась невыносимой. Кандалы даже не позвякивали: видимо, узники затаили дыхание.