Послание к Коринфянам
Шрифт:
Странным было лишь то, что никто не обратил на меня внимания. Коренастый полковник, всматривающийся в цифирь калькулятора, казалось, задумался. Клочковатый седой человек сдавливал левой рукой мочку уха. Операторы прилипли к экранам, спины у них были ссутуленные. А сам Гриша Рагозин сидел будто проглотив кол, неестественно выпрямленный, высоко подняв брови. Позади него находился книжный шкаф, встроенный в стену, и в стекле я улавливал идеальный белый жесткий воротничок рубашки, а над ним – полоску шеи, как брюшко рыбы. Рассекала
Он меня словно не воспринимал.
– Григорий!.. – шепотом сказал я.
Тогда Гриша Рагозин вздрогнул, точно проснувшись, и, как вылезший из воды купальщик, затряс головой.
Лицо у него стало осмысленным.
– Это вы, Александр Михайлович? Откуда вы здесь?..
Остальные тоже зашевелились, словно включенные. Операторы дуэтом, накладываясь, доложили: «Связи нет!» Клочковатый седой человек, оттолкнувшись на стуле, выставил перед собой пистолет. А полковник, хоть оружия доставать не стал, посмотрел на меня точно сквозь прорезь прицела, и зрачки его, поймавшие цель, резко сузились:
– Кто это? (Гриша Рагозин наскоро объяснил). Депутат? Ну пусть будет депутат. И что там, в городе?.. – Выслушал меня довольно-таки невнимательно, пробурчал, ни к кому особо не обращаясь: – Значит, обстановка прежняя, – повернулся к Грише и постучал ногтем по наручным электронным часам. – Минут на десять нас отрубило, как вы считаете, Григорий Аркадьевич?
Гриша выгнул запястье с роллексом в золотом плоском корпусе:
– Похоже, что так…
– И, по-моему, интервалы между «обмороками» сокращаются.
– Я это тоже заметил…
В мониторе что-то тоненько пискнуло.
– Надо уходить из Москвы, – негромко сказал седой. Пистолет он уже спрятал и вместо него вытащил из кармана платок, которым обтер ладони. Лицо у него было красное, точно обваренное. – Под Свердловском есть резервная база правительства. Командный пункт, средства связи. Помните, мы там отсиживались во время ГКЧП? Я надеюсь, что Урал и Сибирь нас поддержат…
Один из операторов кашлянул:
– Министерство обороны не отвечает!
А второй немедленно откликнулся, словно эхо:
– Министерство внутренних дел сигнала не принимает!..
Зависло молчание.
– Что с президентом? – в упор спросил я.
Гриша опять посмотрел на меня, будто не узнавая. Вдруг – моргнул, сморщился, точно в нос ему что-то попало, и ответил, по-видимому слегка стыдясь своих слов:
– С президентом?.. Президент вроде в порядке… Под охраной… Ну – переутомился немного… Я надеюсь, что он придет в себя… через пару часов…
Седой человек крякнул.
– Да что вы, в самом деле, Григорий Аркадьевич! Скажите прямо: нет у нас президента. Нет – и, вероятно, в ближайшее время не будет!..
Он кричал, если можно назвать так хрип, рвущийся из воспаленного горла. Седина была как парик над рачьей физиономией. Казалось, что она
– Федеральная служба безопасности не отвечает! – доложил оператор.
Но второй перебил его взволнованным голосом:
– Саратов на связи!..
Гриша осторожно, двумя пальцами поднял телефонную трубку.
– Товарищ министр сельского хозяйства? – радостно пророкотали там. Мембрана была сильная, и я слышал каждое слово. – Докладываю: хлебозаготовки по Саратовской области будут выполнены досрочно! Народ работает с огоньком, товарищ министр! Заверьте товарища Сталина, что мы дадим десять процентов зерна сверх плана!..
Гриша, как заминированную, опустил трубку обратно. Лицо у него стало задумчивое.
– Дождались, – протяжно вздохнул седой.
А полковник меланхолически взял фломастер и обвел Саратов на карте жирным синим кружком. Я заметил, что таких кружков уже было много.
– Значит, докатилось до Волги, – сообщил он. – Вообще, по-моему, скорость распространения замедляется. Посмотрите, Григорий Аркадьевич, и плотность уже несколько меньше. Ничего-ничего, есть надежда, что за Урал это не перевалит…
Седой мгновенно оборотился к нему всем телом.
– Так чего же мы ждем? Пока нас тут всех прихлопнут, как тараканов? Машина у нас имеется, аэропорт, я полагаю, работает. Коммунисты, которые в местной администрации, ну пусть – коммунисты. Не такие ж они идиоты, чтоб помогать Иосифу Виссарионовичу. Тридцать седьмой год, извиняюсь, все помнят… А?.. Вы что-то сказали, Григорий Аркадьевич?
Гриша дощечкой поднял руку.
– Секундочку!
И сейчас же что-то щелкнуло в коробочке репродуктора на стене, засвистело, захрюкало, прошлось по диапазону, подстраиваясь, и оттуда, как тесто, не умещающееся больше в посуде, поползла шепелявость выдающегося политического деятеля современности: «С новым вдохновением и уверенностью… Под руководством Коммунистической партии… Ленинским курсом… Вперед к победе социализма!»… Точно стая голубей, закипели аплодисменты. Было слышно, как Леонид Ильич берет с трибуны стакан с водой, отпивает, проталкивая газировку сквозь горло, возвращает с пристуком стакан на место и, собравшись с силами на новый абзац, выдыхает: «Товарищи!..» За дыханием чувствовалась тишина громадного зала – драпировка на окнах, знамена рыхлого бархата. Я словно перенесся в другую эпоху.
Остальные, по-видимому, чувствовали то же самое. Потому что седой человек ощерился, словно кошка. У него даже глаза стали круглые.
– Господи, да выключите вы эту бодягу! Сколько можно, ничего нового мы уже не узнаем! – И, не дожидаясь, пока кто-нибудь откликнется на его возглас, сам рванулся к стене – нагнулся, задирая светлый пиджак, и с остервенением выдрал вилочку из розетки. Распрямился и потыкал ей в сторону Гриши Рагозина: – Вот, Григорий Аркадьевич! Это – на вашей совести!..