Посланница вечности
Шрифт:
– Ну? А ты?
– Я тоже копытом бью, на цырлах перед ним бегаю – понимаем, мол, будет исполнено! Как будто все остальное, все проходящие через меня эшелоны – не государственной важности! И как будто мне до него пистолетами не грозили! Бабушку свою пугай, я мы пуганые…
– А как же тебе в ум-то пришло?
– Ну, не пальцем же деланные, не первый день на свете живу! Я на своем месте всего насмотрелся! Каких только составов не собирал, с чем только не отправлял эшелоны. Уж я знаю, что просто так вагон не отцепят, и целого лейтенанта госбезопасности не приставят!
– Ну, а потом?
– Потом…
За
Он сделал шаг назад. Проклятая половица под ногой скрипнула. Они, наверно, и раньше скрипели при каждом шаге, но кто на это обращал внимание! Днем их не было слышно!
Генрих застыл в ужасе, даже голову в плечи втянул. Но дверь в столовую не распахнулась. Следом за скрипом половицы, даже, пожалуй, одновременно с ним, раздался грохот чего-то тяжелого, упавшего в кладовой. Бабахнула другая дверь, распахнутая мощным рывком, – та, что вела прямиком из кухни в кладовую. Попасть в нее мог только сам хозяин, Василич, ключи были лишь у него.
– Ах ты, падлюка! Свинья фашистская! Подслушивать вздумал! – раздался рев повара и глухой удар.
Под этот рев Генрих вылетел из столовой, словно по воздуху, и ни одна половица под ним больше не скрипнула. А может, они и пели дружным хором, но Генрих их не слышал.
Так иногда в ночных кошмарах снится, что ты от кого-то убегаешь, а ноги налиты свинцовой тяжестью, и их невозможно оторвать от земли. Ты в ужасе и отчаянии – тебя уже настигают, тебе конец, даже руками пытаешься переставлять ноги! Но вдруг в какой-то момент они начинают тебе повиноваться, и шаги твои становятся широкими, бег легким. И вот ты, убегая от смертельной опасности огромными шагами, вдруг ощущаешь, что уже не по земле бежишь, а по воздуху. Именно бежишь, пружинисто отталкиваясь, а не летишь. В тот миг Генрих вдруг стал невесомым, только чувствовал, как колотилось сердце и бухала кровь в голове. Как раз успел к поверке.
Зато на вечернюю поверку не явился Отто Винер. Началась канитель, повторные переклички, проверки бараков, прочёсывание хозблока и промзоны.
Утром на двух грузовиках приехали люди с автоматами из НКВД, а на стареньком «Виллисе» – трое мужчин в штатском. Может следователи, а может и госбезопасность, которой русские так любили пугать друг друга. Начальник лагеря, по крайней мере, вытянулся перед ними в струну и беспрекословно командовал, кого приводить в его кабинет по первой их просьбе.
Видимо, охрана, дежурившая на вышках вечером, рассказала обо всем, что видела. Вскоре Василич в сопровождении конвоя отбыл в машине НКВДшников, а люди в костюмах убыли вместе с начальником лагеря. Стало ли что-то с железнодорожником, Андреас и Генрих не узнали никогда, но та же охрана наверняка доложила о вечернем визите начальника станции к повару, да и о прежних его визитах тоже. А также о том, что Василич с родственником грузили в его газик что-то громоздкое, затем уехали оба, а потом повар вернулся один, уже очень поздно. А перед этим из столовой доносился шум драки.
Лагерь полнился слухами, но рассказать что-нибудь о происшествии могли только они двое,
Прибывший на замену Василичу новый повар, к их великому счастью, не стал делать «штатных перестановок», а оставил Генриха с Андреасом при кухне.
Измаявшийся Генрих только через несколько дней скупо, без подробностей рассказал напарнику, чему стал свидетелем. И потом дозировано, порциями выдавал информацию, когда они сидели под скалой, привыкая к свету и отдыхая после пещеры, перед тем, как тронуться в обратный путь с полными флягами. Информацией были, в основном, его догадки. Он вспоминал случившееся в столовой, сопоставлял с услышанными когда-то в соляном карьере разговорами местных о большом взрыве на станции, их предположения по этому поводу. Местные часто говорили между собой о всяком-разном, не подозревая, что кто-то из немцев их понимает. Теперь Генрих сводил концы с концами.
По словам начальника станции, в 1942 году, когда немецкая армия уже была совсем близко, на станцию пригнали эшелон. Его эвакуировали в тыл, на восток. Путь через Сталинград был то ли уже отрезан, то ли вот-вот мог оказаться под обстрелом, поэтому гнали ценный груз по южному пути, на Астрахань. И надо же было так совпасть, что именно в этот день пришли на станцию вести о прорыве немецкого танкового соединения в Калмыкии, под Хулхутой. Это означало, что дальше поезд двинется на свой страх и риск: безлюдными степями враг может пройти незамеченным куда угодно. Не исключено, что на полдороги к следующей станции танки с холма расстреляют вагоны с беженцами прямой наводкой.
Тут-то и появился в кабинете заполошный сопровождающий, старший лейтенант госбезопасности. По его требованию от эшелона отцепили опломбированный спецвагон и загнали в тупик, состав же отправился дальше. Офицер предъявил бумаги за высокими подписями и печатями, в которых непререкаемо требовалось оказывать старшему лейтенанту Краснобоярову всемерное содействие в выполнении государственного задания. А задание было непростое – спрятать посреди голой степи вагон с государственными ценностями.
Тыча пальцем в карту местности, сопровождающий излагал свою идею, как исполнить приказ. Вагон нужно было загнать в старый песчаный карьер, используя проложенную туда временную узкоколейку. А затем засыпать карьер песком, подорвав крепления на опалубке, чтоб ни одна собака не пронюхала.
Всё это Краснобояров обрисовал, чередуя мат с угрозами, – собственной головой отвечаешь! В вагоне, сказал, музейные экспонаты особой ценности и документы. Подрыв нужно было произвести ночью, обеспечив операции повышенную секретность. Его, начальника станции, задача – экстренно организовать проверку и спешный ремонт времянки-узкоколейки, а при нужде, если вагон не пройдёт, перекладку рельса для расширения пути. Потом, после завершения операции, потребуется немедленно всю линию демонтировать. Перегружать ценности из вагона нельзя ни в коем случае!