Посланница вечности
Шрифт:
Перетаскивал фляги с водой к выходу из пещеры Генрих. Хотя и оставаться в пещере одному было для Андреаса пыткой, все же он был занят работой, торопился покончить с ней побыстрее, да и приходилось быть крайне осторожным, чтобы, черпая воду, не свалиться, оступившись, в озеро. Пока его старший напарник вернется за очередной флягой, уже и кругов на воде не останется – плавать Андреас не умел, а вода была ледяная.
Обратный путь казался короче, а там – погрузить фляги с водой в телегу и передохнуть, привалившись спиной к скале, подняв лицо к солнышку, которое после пещерного давящего мрака казалось таким ласковым, а не обжигающим! Казалось,
Счастье, что эти поездки случались не каждый день. Воду вменялось возить только для кухни, где использовали ее в качестве питьевой и готовили на ней еду для начальства и охраны. У офицеров, командовавших лагерем, было сильное предубеждение к той теплой воде с ржавым привкусом, которую для технических, так сказать, нужд доставляли цистерной с железнодорожной станции. Поэтому работников кухни и гоняли в пещеры, и те набирали чистой воды с запасом, хотя бы на пару дней.
Маленькая станция, затерявшаяся в песках, располагается к востоку от лагеря военнопленных, километрах в десяти. Мимо нее по-прежнему проносятся эшелоны и товарняки, хотя война идет к концу. Население уже не прислушивается напряженно, когда погромыхивает: отвыкли от канонады. Громыхать теперь может только гром.
Начальник станции пару раз в неделю, по вечерам, приезжает на раздолбанном газике в гости к начальнику лагерной столовой. Тот, что называется, един в трех лицах: еще и главный повар и завскладом. Они с железнодорожником вроде бы какие-то родственники.
В тот день ужин закончился позже, чем обычно. Громыхало с утра, но дождя все не было. В этих краях так часто бывает: грозы не всегда кончаются благословенным дождичком. Погремит-погремит – и укатится в сторону. И видно, как где-то далеко-далеко косым столбом падает дождь. Кому-то другому повезло.
Но ближе к вечеру небо все же обрушилось библейским ливнем. Возвращающихся с солепромысла пленных он прихватил уже на подходе к лагерю, но на них нитки сухой не было, когда вернулись. Разрешили переодеться, кто во что смог – порядки на то время уже стали мягче, чем в начале войны. Кому охота возиться с заболевшими?
Потому немного и припоздали. Генрих с Андреасом, наводившие порядок в кухне и столовой после ужина, соответственно, тоже задержались с уборкой. Еле успели к вечерней поверке, хоть и ее тоже немного сместили по обстоятельствам. Летний день долог.
Вроде бы в сухих песках обитали, а грязи в столовую пленные земляки натащили достаточно! Андреас уже заканчивал уборку кухни, когда явился в гости к родственнику начальник станции – красномордый кабанчик с мощной шеей. Неплохо подкармливал его родственник, Генрих сам не единожды относил в газик свертки с продуктами.
Железнодорожник был человек военный, по крайней мере, ходил в военной форме, и звался – Петр Степанович. Кухонное начальство Генриха звалось – Семен Васильевич. Они друг к другу обращались – Степаныч, Василич. Василич был помоложе, но вел себя покровительственно. А как же, кормилец!
Андреаса, закончившего наводить порядок на кухне, он вскоре отпустил, а Генриху, драившему полы в столовой, приказал:
– Давай, пошевеливайся! Заканчивай тут – и свободен!
До Генриха у него старшим в подсобниках пребывал Отто Винер, а Генрих тогда был в помощниках у Отто.
Генрих его недолюбливал. Отто отсидел в карцере месяц – довольно мягкое наказание для голодных военных лет, можно было под плохое настроение начлага и под расстрел попасть. Вместо Клавы прислали переводчика – пожилого хромого капитана, комиссованного после тяжелого ранения.
Отто божился, что ничего не крал (интересно, как бы он, действительно, это провернул?), а начальник кухни сам имел виды на переводчицу и решил проблему как мог, устранил соперника без шума и пыли. Вышел притихший, и только зубами скрипел, когда кто-нибудь из ребят начинал хохмить на эту тему. С тех пор работал в карьере на соледобыче, как все, и помалкивал. Только однажды как-то у него вырвалось: подожди, русская свинья, всему свое время!
После инцидента Василич повысил Генриха в должности, а в помощники себе Генрих выпросил Андреаса, соседа по нарам, с которым сдружился. Тот после ранения все никак не мог оправиться и потихоньку загибался в соляном карьере. Смертность была высокая. Даже отдельное немецкое кладбище в степи образовалось, холмики торчали.
Василич в свое время остановил выбор на кандидатуре Генриха Шеллерта из-за знания им русского языка, взял на кухню. За переводчиком всякий раз не набегаешься, а по-немецки Василич не разумел. Генрих знал русский не так чтобы очень, на уровне разговорного, да порой и в разговоре не все понимал, но достаточно, чтобы понимать приказы своего начальника и их исполнять. Позже Василич оценил и добросовестность нового кадра, и его честность, и молчаливость, и пошел у него на поводу, согласившись затребовать для работы на кухне Андреаса Фишера.
В тот злополучный вечер Генрих в столовой быстренько все закончил и направился к кухне, где за закрытыми дверями расположились за пиршественным столом Василич со Степанычем. Подошел – и замер. Из-за тонкой фанерной двери доносились голоса уже хорошо разогретых родственников. У выпивших людей что-то происходит со слухом, и они непроизвольно повышают голос. Это была не ссора, не разборка, это был диалог.
Генрих позже думал: почему его сверхбдительный и подозрительный начальник не удостоверился в уходе подчиненных и не вышел запереть входную дверь в столовой? Либо виной тому был ливень, из-за которого сместился по времени ужин с гостем, и родственники активизировали процесс приема пищи и пития, наверстывали. Увлекшись, Василич запамятовал про своего подчиненного за стеной. Либо, отдав приказание Генриху – заканчивай и свободен! – он был уверен, что того уже и след простыл.
Дисциплинированный же Генрих вздумал доложить о своем уходе. Он уже поднес руку к двери, чтобы постучать, но все медлил, не решался нарушить дружеское застолье. Прогневишь начальника – себе дороже, завтра будет гнобить весь день, придираться к любой мелочи.
– Пригнали они эшелон уже ближе к вечеру. И сразу один вагон на запасной путь, – рассказывал Степаныч. – И солдата возле двери для охраны. Но главное, лейтенант с вагоном остался! Бумажками перед моим носом трясет, пистолетом размахивает – дело, мол, государственной важности, пристрелю, мол, за неисполнение!