Посланник Аллаха
Шрифт:
— Кундуз.
— Не знаю тебя, — сейчас же строго ответил сторож. И, желая добавить веса себе, решительно поправил свою великолепную шапку. — Откуда ты? — его все же распалил предыдущий ответ гостя, когда тот сказал: «Как видишь, человек». Желая дать знать, что он тоже не лыком шит, Баха огрызнулся: — Ишь, умник нашелся! Все мы человеки! Только у нас тут без дела не шляются!
Он спровадил бы гостя, если бы туг не случилось маленькое чудо: вместо того чтобы обидеться и вступить в пререкания, как это случалось обычно с теми, кто приходил к пану просить, пришелец вдруг улыбнулся... Улыбка выказала не столько характер прибывшего, сколько его мудрость. Сразу стало ясно, что назвавший себя Кундузом не способен обижаться и тем
Между тем гость ответил:
— Порой мы идем просто так, без цели. Потому что не можем иначе. Провидение ведет нас. Я шел в Ловчицы долго, ни разу не остановился, ни с кем не заговорил. Ты — первый, кто спросил мое имя. Прости, оно ново не только для тебя, но и для меня. Аллах послал меня с ним в дорогу. Но я знал, куда иду!.. И вот я здесь! Мне надо поговорить с твоим хозяином, чтобы определить свою дальнейшую судьбу.
Едва ли верный Баха понял хоть что-то из этих слов. Он было подумал, что перед ним ненормальный. Но потом, очарованный речью, догадался, что незнакомец не из простых. По крайней мере с Бахой никто прежде так не разговаривал. Сторож решил, что перед ним ученый человек, возможно, мулла, и подумал, что только обрадует хозяина, если сведет его с прибывшим. А потому, сменив гнев на милость, наконец вежливо сказал:
— Подожди, я должен доложить.
Словно зная, что именно так все и случится, Кундуз отступил в сторону, опять воззрился на панский дом. Казалось, что с этим домом и вообще с этой усадьбой его связывает какая-то история...
Баха отсутствовал минуты две. Неожиданно он опять появился у ворот, сообщил:
— Хозяин согласен принять тебя.
Посыпанной желтым песком дорожкой они прошли до звездообразной клумбы. У крыльца сторож наконец распрощался с Кундузом. Желая показать, что он не такой уж невежа, бедняга снял свою важную шапку и низко поклонился...
Человек ввел Кундуза в дом, и оба проследовали в гостиную.
— Хозяин в ледовне, — вежливо сообщил вскоре появившийся высокий и широкоплечий слуга. — Просил подождать, — и сейчас же вышел.
Гость огляделся. Единственным украшением многооконного зала, в котором его оставили, являлся камин. Высокий, он чем-то напоминал горящее в ночи окно... Это действительно было окно — только в другой мир, мир тайны и удивления. За каминной решеткой жила разгадка самой Вселенной. В иные вечера, когда камин топили, это окно приоткрывалось. Тогда для тех, кто находился в зале, вдруг разрешались многие вопросы. И это изменяло направление жизни. По крайней мере так было для хозяина этого дома. Пан Ибрагим любил большой камин и частенько просиживал около него целые вечера... В эти минуты зал гостиной выглядел пустым, безжизненным. Лишь за его пределами, за открытыми окнами, угадывалось движение — на влажных яблоневых стволах играл бликами свет... Гость посматривал то на камин, то на окна — и взгляд его источал умиротворение. Было очевидно, что прибывший устал, утомлен и что тишина гостиной подарила ему то, в чем он сейчас так нуждается, — блаженный покой. Но в выражении его и в том же пытливом взгляде, даже в улыбке чувствовалось что-то выше обыкновенного удовольствия. Казалось, пришелец уже бывал в этом зале и теперь лишь радовался возвращению. В его прищуренных карих глазах читался интерес и одновременно волнение человека, которому опять после долгого уединения надлежало предстать перед толпой. Напряжение его выказывали и дрожь пальцев, и влага в глазах, и бледность лица. Это мог быть и страх, боязнь напугать хозяев. Казалось, вернулся старый, давно забытый всеми владелец усадьбы...
Между тем в доме продолжала царить монастырская тишина. В какое-то мгновение притихли даже мухи. Была та пора дня, после обеда,
Сначала гость услышал стук каблучков, в котором угадывалась легкая женская поступь. Наконец дверь открылась и в гостиную вошла дочь хозяина — панна Лина...
Роскошные черные волосы панночки тяжелыми локонами спадали на плечи. Ясные, серо-зеленые глаза ее были чуточку выпуклыми и потому, казалось, источали искреннее удивление, как у наивного ребенка. Маленький ротик, тонкие черные брови и изумительный по красоте курносый носик, чуть туповатый на кончике, делали белое личико этой тоненькой девятнадцатилетней пригожуньи подобным лицу ангела. О таких девушках говорят «звезда». То была истинная красавица. Любой выделил бы ее из сотни и даже из тысячи молодых панн.
Стоило гостю увидеть вошедшую, как глаза его сделались круглыми, а рот сам собой открылся. Казалось, бедняга увидел ту, о встрече с которой мечтал долгие годы. Это был знак восторга, знак признания совершенства представшей пред ним красоты.
Тём временем сама панна Лина ничуть не удивилась. Она привыкла к подобным конфузам мужчин. Такие взгляды заставляли ее разве что быть собранней. Вот и теперь, стоило ей заметить удивление гостя, как наивное выражение на ее личике сейчас же сменилось серьезной задумчивостью. Панночка прикрыла за собой дверь.
— Вы к папеньке? — с деловой интонацией спросила она, словно предлагая решить вопрос, не обращаясь к отцу.
Она ожидала услышать утвердительный ответ, ибо не сомневалась, что незнакомец прибыл просить работу. Но тут случилось непредвиденное...
Изумление прибывшего оказалось настолько сильным, что он не расслышал обращения. Кажется, то напряжение, в котором он пребывал весь сегодняшний день, а может быть, и несколько последних дней, пока шел сюда, достигло предела, после которого уже все начинает восприниматься не иначе как чудо, когда утрачивается чувство реального.
— Как твое имя, несравненная? — с восторгом, словно ответ на этот вопрос должен был повлиять на его представление о самой необходимости жизни, спросил Кундуз — и глаза его увлажнились...
Выражение удивления появилось на лице панночки: бедняжка восприняла пафос гостя как злую иронию. Еще никто не называл ее так! Ей не понравилось, что какой-то старик, бедняк, судя по одежке, разговаривает с ней, как со своей возлюбленной. Одновременно она чувствовала, что пришелец потрясен ее красотой. И, конечно, это не могло не льстить ей. А потому, быстро сменив гнев на милость, панночка ответила:
— Лина!
Сначала гость нахмурил брови. Потом неожиданно подался всем телом вперед и переспросил:
— Как?.. Эвелина?..
Бедняжка панночка уже не сомневалась, что над ней смеются. Она собралась было воспротестовать, заявить, что не желает разговаривать с глухим, вдобавок называющим ее по имени, не согласующимся с канонами ее религии, но тут вдруг заметила, что гость замигал, совсем как ослепленная светом сова... Длинные ресницы бедняги захлопали, а лицо сделалось белым, как мел. Превозмогая боль, несчастный сполз с кресла, в котором сидел, встал на колени и, обхватив себя руками за голову, начал хрипло выговаривать, словно борясь с возможным и даже неминуемым приступом эпилепсии:
— О, Аллах Всемогущий! Велико Твое испытание! И неожиданно для меня! Не по силам оно мне! Почему не предупредил?.. Разве может быть то, чего не должно быть? Разве эта дева не умерла? Ведь минуло столько лет!..
Не на шутку испугавшись, панночка закричала:
— Что с вами? — совестливая, бедняжка уже готова была признать, что причина странного поведения гостя таится в ее невежливом тоне...
Заметив, что глаза незнакомца закатываются, а тело клонится к полу, панночка, превозмогая страх, подбежала к несчастному и, обхватив его за плечи, поддержала.