Шрифт:
Вступление
22 июня 1941 год, Берлин, полпредство СССР
От Шелленберга меня привезли в наше полпредство в Берлине таким же макаром…
Для правдоподобности или нет… нацистские молодчики таки меня попинали и порвали дорогой французский костюм.
Посольские моё возвращение почти не заметили, так как все были заняты устранением последствий вторжения эсэсовцев.
Из радиолы в общем зале неслись лающие слова выступления рейхсминистра пропаганды Йозефа Геббельса, который зачитывал обращение Адольфа Гитлера: «Немецкий народ!
Заметив при этом реакцию посольских, что никто из них не обращает на него внимание, – значит это уже не первый раз…, – решил я.
Затем я поднялся в кабинет к Деканозову и доложил обо всём, что со мною было… Ну конечно свою версию…
Тот был рассеян и кажется совершенно меня не слушал…
Я посчитал, что субординацию соблёл и удалился… Чертовски хотелось спать. Найдя тихий закуток с диваном, я там и вырубился…
В тот же день, 22 июня, около двух часов дня в канцелярии посольства внезапно зазвонил телефон.
Из протокольного отдела министерства иностранных дел рейха сообщили, что впредь до решения вопроса о том, какая страна возьмет на себя защиту интересов Советского Союза в Германии, наше посольство должно выделить лицо для связи с Вильгельмштрассе.
Наш секретарь сказал, что через минут пятнадцать-двадцать мы сможем дать ответ.
Я это всё узнал, когда меня разбудили и позвали снова к Деканозову.
Он поручил мне быть ответственным за связь с германским МИДом и как то странно на меня посмотрел.
Конечно, я совершенно не делал тайны, что хорошо знаком с министром иностранных дел Гитлера, – фон Риббентропом.
Но с таким же успехом и я мог Деканозова подозревать в чём то таком… ведь это он, а не я … на банкете 1 мая… пил с ним на брудершафт…
И орали потом, как мартовские коты, немецкий шлягер «Лили Марлен»…
– Товарищ Козырев, заодно попросите у своего друга разрешение вывезти из клуба советской колонии фильмы и часть библиотеки, – не удержался он от шпильки в мой адрес.
Я только кивнул, пропустив его укол мимо ушей…
Когда через полчаса представитель протокольного отдела снова позвонил в посольство, то я ему сказал, что поддерживать связь с Вильгельмштрассе было поручено мне. Так же я изложил ему просьбу нашего полпреда.
Записав мое имя, человек из германского МИДа сказал:
– В порядке исключения одному представителю посольства разрешается съездить в клуб и увезти то, что посольство считает нужным. Но это должно быть сделано до 6 часов вечера. После этого всем находящимся в посольстве лицам категорически запрещается выходить за пределы территории посольства. Представитель посольства, уполномоченный для связи с Вильгельмштрассе, может выезжать только для переговоров
И он повесил трубку.
Как я тут же выяснили, – телефонная связь была односторонней… когда мы снимали трубку, аппарат по-прежнему молчал.
Я всё это доложил Деканозову.
Он решили, что в клуб на посольской машине лучше всего поехать мне.
Затем добавил, что, поскольку за один рейс удастся вывезти лишь ограниченное количество предметов, следует забрать прежде всего фильмы о Ленине – в апреле, ко дню рождения Владимира Ильича, они были присланы нам из Москвы, – а также собрание Сочинений Ленина и некоторые другие работы классиков марксизма.
Деканозов это напутствие мне давал в большом зале для приёмов, где уже толпилось много народа.
– Мы не хотим, чтобы гитлеровцы устроили из этих фильмов и книг костры и организовали по этому поводу очередную антикоммунистическую демонстрацию, – сказал он громко, в расчёте на публику.
Я кивнул и ушёл выполнять поручение полпреда полностью идеологического характера.
До клуба доехали быстро…
Стоявший у здания клуба полицейский не был предупрежден о моем приезде и отказался меня впустить.
Мне снова нужно было позвонить на Вильгельмштрассе.
Напротив находилась небольшая лавочка, где торговали пивом, сигаретами и всяким хламом.
Я, находясь в Берлине и посещая клуб нашей советской колонии, часто заходили туда, чтобы выпить холодного пенистого пива и поболтать с хозяином лавчонки старым Гюнтером.
Туда я и направился, чтобы воспользоваться телефоном-автоматом.
Гюнтер и его жена встретили меня очень приветливо. А, сам хозяин, понизив голос, сказал, что потрясен известием о нападении на Советский Союз.
– Теперь уж совершенно ясно, чем всё это кончится. Мы, действительно, напобеждаемся до смерти, – проворчал Гюнтер, когда я, разменяв у него марку на мелочь, направился к телефонной будке.
Набрав номер протокольного отдела министерства иностранных дел, я пожаловался клерку, что, несмотря на договоренность, не могу попасть в помещение клуба, поскольку охраняющий его полицейский не имеет на этот счет указаний.
– Сейчас мы примем меры, очень сожалеем, подождите около клуба, – ответили мне.
Подойдя к стойке, я заказал пива, и у нас с Гюнтером завязалась беседа, которая, конечно, всё время вращалась вокруг темы войны и бедствий, которые она с собой несет.
Спустя минут 15 сквозь открытую дверь лавчонки я увидел, как к подъезду на противоположной стороне улицы подъехал мотоцикл с коляской, в которой сидел эсэсовский офицер.
Он что-то сказал полицейскому, и тот, перебежав улицу, зашел в заведение Гюнтера и сообщил, что мне можно войти в здание клуба.
Тем временем эсэсовский офицер укатил на своем мотоцикле, а полицейский вошел в клуб вместе со мной.