После Апокалипсиса

Дивов Олег Игоревич

Он искоса поглядел на Фому:

— Люди думают, мы боимся железа. Не можем дотронуться до него… Мы боимся вовсе не железа, Фома. Мы боялись ваших машин, потому что они лишали нас чести. Но мы учимся, Фома. И благодаря этому теперь у нас есть бард. Ты видишь эту железку, Фома? А теперь смотри, я откладываю ее в сторону. Потому что, если мы будем воевать машинами и железом, нам не нужен бард. Бард нужен только тем, кто слаб, чтобы он стал сильным. Бард нужен тем, кого мало, тем, кто воюет против множества. Бард нужен,

чтобы петь о подвигах, а разве нападать превосходящими силами — подвиг?

Но если ты не пойдешь с нами, я возьму железку. И не только ее одну, Фома. У нас много оружия, которым можно воевать нечестно.

Он вновь нагнулся и порылся в ворохе оружия.

— Вот, — сказал он, — видишь эти стрелы? Они вымазаны ядом ремнезубки. Мы не можем идти с голыми руками против ваших ружей, Фома, но ради тебя мы пощадим врага. Да, мы пощадим врага, а ты потом споешь об этом песню. Как прекрасно, храбро мы воевали, как благородно оставляли врага в живых, потому что враг наш храбр и тем выше цена нашей славы. Так вот, бард, яда на наконечнике ровно столько, чтобы человек, раненный этой стрелой, потерял сознание. Заснул.

Он взмахнул рукой, сжимающей стрелу за древко, и потревоженный горячий ночной воздух коснулся холодного лба Фомы.

В прибрежных зарослях возилась тихая ночная птица, в камышах плескалась нутрия. Фома слышал все эти звуки сразу, словно ночь была частью его самого. Как передать это Элате, подумал он? Как рассказать о тихих плавнях, о заводях, о ночном зверье, о ночи, не желающей, чтобы ее тревожили огнем и железом?

— Ты будешь петь о нашей доблести? — спросил Элата.

Фома молчал.

— Тетра, принеси садок с ремнезубкой, — крикнул Элата в темноту. — Пускай наши стрелы несут смерть. Ибо наш бард не идет с нами. Только бери осторожно, она и так раздражена.

— Я пойду с вами, — сказал Фома, — я буду петь вам.

* * *

— Вот, — сказал Элата.

Свет прожекторов очерчивал черным четкий рисунок скулы и завязанные боевым узлом волосы. По черной воде плясали белые отблески. Казалось, из всех цветов остались только белый и черный.

— Куда ты меня привез, Элата?

У Фомы пересохло в горле.

— Тут вы добываете вашу горючую грязь, — сказал Элата, — а мы сейчас сделаем так, чтобы больше вы ее не добывали. По крайней мер, здесь. В этом месте.

Платформа стояла, растопырив ноги-опоры, наблюдательные вышки сверкали огнями прожекторов, словно головы на длинных шеях. Вода вокруг нее была подернута маслянистой пленкой. Мертвая вода.

Лодки покачивались на вялой зыби, в каждой — кэлпи, у каждого волосы подхвачены боевым узлом, у каждого за спиной копье, у каждого — взведенный самострел, и наконечники стрел вымазаны ядом ремнезубки.

— Но здесь же люди! — сказал Фома.

— Конечно, здесь люди! Ты хотел, чтобы мы напали на что-то другое, бард? Например,

на место, где вы выращиваете вашу молодь? Здесь работают взрослые мужчины, и они вооружены железными штуками. А их охраняет много вооруженных мужчин, которые не работают, но тоже вооружены разными штуками. И они все время ждут нападения. Это честно?

— Не знаю, — сказал Фома.

— Три гнезда пошло с нами, а значит, силы равны. Как ты думаешь, сколько на платформе всего белоруких?

— Не знаю, — тупо повторил Фома.

«Это со мной происходит? Со мной? — думал он суетливо. — И вообще — это я?»

Он ощупал свое тело. Тело было взрослым и чужим.

Один раз оно послушалось меня, подумал он, когда я попытался бежать и сбросил Элату в воду.

— Я знаю, — повторил Элата, — силы равны.

— И это, по-твоему, и есть геройство — напасть исподтишка?

Я блефую, думал Фома, на Территориях наверняка военное положение после вчерашнего налета кэлпи. Вчерашнего? Позавчерашнего? Он попытался определиться во времени, но не смог.

— Мы не нападем исподтишка. Пой! — Элата обернулся к Фоме.

Фома помотал головой. Горло пересохло, он с трудом выталкивал слова.

— Пой!

— Кэлпи! — закричал Фома что есть мочи. — Кэлпи нападают! У них самострелы! И копья! Они никого не жалеют!

— Неплохо! — сказа Элата. — Но я ждал большего!

С вышки ударил пулемет. Пули прошили воду, выбивая фонтанчики брызг.

Кэлпи завопили и ударили шестами по пузырям рыбы-пластуна. Там, внутри, плавали в воде моллюски-крылатки, которые сейчас в испуге выбросили облако светящихся чернил.

— Нас видно, — сказал Элата, — мы воюем честно. Пой!

Их с Элатой лодка, однако, осталась в темноте. Кэлпи берегли своего барда.

Фома глубоко вздохнул, но воздух не принес облегчения, он пах гарью и нефтью, выедая изнутри грудную клетку.

— Кэлпи напали на нефтяную вышку, — завел Фома, — вонючие кэлпи…

Похоже, подумал он, и это не то, что нужно.

Он слышал, как пули с глухим чавкающим звуком входят в обшивку лодок и живую плоть.

Но кэлпи, словно пули не могли причинить им вреда, скользили по воде, пробирались под брюхо платформы, обмотав руки и ноги рыбьей кожей, карабкались по опорам, взбирались на ограждения, по которым сейчас был пропущен ток.

Прожектор-глаз лопнул, в воду посыпались осколки.

— Пой! — крикнул Элата.

— О чем? — вытолкнул Фома пересохшим горлом.

— Ты бард. Не спрашивай. Пой.

На вышке отчаянно завыла сирена.

Где-то далеко отозвалась другая, ночной воздух был прошит частыми стежками их воя. Фоме хотелось заткнуть уши, в глазах стояла сплошная рябь, мешанина огня и мрака. Кэлпи со страшными черными лицами выныривали из тьмы, их было много, очень много. Фома ловил ртом ржавый воздух, шевелил распухшим языком…