После бури. Книга вторая
Шрифт:
— Понял.
— Что касается бывших генералов и офицеров, можешь их перевоспитывать. Я не возражаю!
Разговор происходил в присутствии зав. бюро контрольных цифр, он об этом разговоре и рассказал, и к Сене тотчас было привлечено всеобщее внимание аппарата.
Узнали, что Сеня Суриков, Семен Андреевич, кроме всего прочего, активист Осоавиахима. Шесть лет как он женат, жена старше его на три года, учительница. Двое детей. До недавнего времени Сеня жил на окраине города в домике своего отца, бывшего рабочего-коммуниста и тоже общественно активного человека, теперь уже нетрудоспособного, по окончании же института Сеня получил две
Со своей должностью Сеня справлялся, старательность не могла не дать результатов, к тому же и Лазарев взялся за Сеню круто.
Сеня похудел, посерьезнел, повзрослел, особенно трудно давались ему докладные и объяснительные записки, он ночи не спал в вместе с женой переписывал их по десять раз.
Лазарев же тем временем побывал в Институте народного хозяйства и, беседуя с ректором, со студентами старших курсов, наметил тех, кто должен будет прийти к нему в Крайплан.
Когда Лазарев умер, Сене поручено было произнести траурную речь у могилы, от него ждали искренних и добрых слов в память своего наставника. Сеня пришел на кладбище в черном дубленом полушубке, подпоясанном красным витым пояском с двумя кисточками.
— Да, товарищи,— заговорил Сеня, поднявшись на земляной холмик рядом с могилой,— да, тут уже другие до меня товарищи осветили биографию и жизнь товарища Лазарева, но они постеснялись и упустили один момент, а именно, что товарищ Лазарев, это известно всем, есть не кто иной, как выходец из буржуазной семьи, Но тем огромнее у него заслуга перед пролетарскими массами, это надо всем понять. Он в ранней молодости сумел подняться над обстановкой, раз и навсегда преодолеть чуждую идеологию и вредное влияние среды. Хотя и редко, но все же именно так поступали лучшие из лучших и самые честные выходцы из буржуазии и даже из дворянства, честь им и хвала.
Сеня Суриков замолк и поклонился. Все стояли молча и неподвижно, а Нина Всеволодовна, держась за плечо товарища Озолиня, произнесла тихо:
— Боже мой...
Сеня подумал, что его не поняли, поклонился еще раз и окинул недоуменным взглядом толпу.
Сеня стоял на холмике рыжеватой, комьями земли, он был грустный, голубоглазый, красивый (немного похожий на поэта Есенина) молодой человек. Гроб был по другую сторону темной, словно прорубь, могильной ямы, в гробу лежало тело человека, в смерть которого многие, должно быть, до сих пор не могли поверить, в мертвом лице все еще была, пыталась быть какая-то энергия и какая-то жизнь, та самая, которой это тело успело прожить ровно сорок лет, она витала тут же, над гробом, над могильной ямой, между молодыми и старыми березами, молодыми и старыми людьми.
Сеня продолжал:
— Товарищи! Уже в четырнадцать лет и навсегда товарищ Лазарев заразился идеей пролетарской революции, а уже в шестнадцать царские сатрапы арестовали его и присудили, несовершеннолетнего, к трем годам заключения только за то, что он в доме своих родителей хранил оружие и устроил типографию для разъяснения трудящимся их собственных свобод! Потом мы знаем, товарищи, какую положительную роль сыграл товарищ Лазарев в среде неустойчивой эмиграции в Швейцарии и как крепко занимался он самообразованием, так что помимо учебного курса очень вскоре сдал на инженера, потом мы знаем его борьбу за чистоту нашей линии здесь, у нас в Сибири, в ссылке, потом службу в Красной Армии, сперва на юге, а после того и на востоке, и даже на Дальнем Востоке,
Товарищи! Ни для кого нет необходимости объяснять, что такое краевая Плановая комиссия в современной международной и внутренней обстановке — это штаб нашего будущего. Товарищи! Нужно отдать себе в этом полный отчет, чтобы представить себе роль и значение товарища Лазарева в этот период, когда мы стремились достигнуть и действительно достигли довоенного уровня в промышленности и превзошли его в сельском хозяйстве! Когда за период между четырнадцатым и пятнадцатым съездом доля валовой промышленной продукции частнокапиталистического сектора была снижена с тридцати девяти до двадцати четырех процентов! Когда мы нацелены на решения таких всемирно-исторических задач, как укрепление международной мощи государства и повышение его роли как фактора международного мира, а в области внутренней политики — на повышение материального состояния и культурного уровня трудящихся...
Закончил же Суриков так:
— Товарищи! — сказал он.— Я, может быть, слишком часто произносил слово «товарищ», но в этом имеется глубокий смысл: поколения даже самых древних людей уже боролись и погибали за великую идею равенства на земле, и, если бы они все услышали, как мы нынче обращаемся друг к другу с этим прекрасным словом «товарищ» и даже к мертвым обращаемся с ним же, они бы, безусловно, поняли, что не зря боролись и погибли, что равенство достигнуто в нашей действительности и торжествует на земле! Спи же спокойно, дорогой и незабвенный товарищ Лазарев!
Тут стали сбрасывать в могилу мерзлую, камнями землю, и товарищ Озолинь, секретарь Крайкома ВКП(б), тяжело вздохнув, спросил у Гродненского, председателя Крайисполкома:
— Гродненский! Скажи, это кто такой? — И указал глазами на Сеню Сурикова, который, не переводя духа, работал лопатой.
— То товарищ Суриков...— пояснил Гродненский.
— А кто Суриков?
— Из Крайплана. Референт. Ты же, Озолинь, и дал указание направить его в Крайплан. В соответствии с разнарядкой...
— Зайдет ко мне. Пусть зайдет.
После посещения товарища Озолиня Сеня Суриков стал заметно молчаливее. И, только если вопрос заходил об оппозиции, тут Сеня не молчал, не проходило ни одного собрания, ни одного заседания президиума Крайкома, чтобы Суриков не заговорил об оппозиции и о необходимости самой жестокой борьбы с ней.
Товарищ Прохин должен был останавливать Сурикова, прерывать его: «Это, товарищ Суриков, очень серьезно, но об этом в другом месте!»
А Лазарев-то? Демократ-то?
Теперь, когда его не стало, он вспоминался, как живой, и даже, более того, в каких-то подробностях и качествах, которые при жизни его и заметны-то, кажется, не были.
Так вот, демократ, оказывается, был диктатором, такого во всем Крайисполкоме, во всех отделах нельзя было сыскать!
Чтобы Лазарев от кого-нибудь что-то требовал, а его бы требования не были выполнены? Такого не могло быть!
Чтобы Лазарев пригрозил кому-то увольнением с работы, понижением в должности и в окладе, а потом угрозу не выполнил?