После бури. Книга вторая
Шрифт:
И партячейка в Крайплане была, и женячейка была, и комсомольская была ячейка, и профсоюз — все свободно, заинтересованно и детально обсуждали вопросы найма-увольнения, повышения и снижения служащих в должностях, а все равно вопрос решался ими так, как поставил его Лазарев. Хотя на Лазарева в этих обсуждениях никто не ссылался, имени его никто не упоминал, а вот надо же!
Хотя бы и Сеня Суриков, да разве бы при Лазареве он на заседаниях президиума позволил себе говорить о чем-либо другом, кроме вопросов повестки дня? Хотя бы и об оппозиции?
А вот Прохин, бывший чекист, человек суровый, немногословный, Сеню хотя и прерывал, а все-таки
И это не только к Сене Сурикову относилось — без Лазарева, без его необременительного диктаторства Крайплан понемногу становился чуть ли не обыкновенным отделом Крайисполкома, уравнивался с другими в своем значении и авторитете.
Лазарев кого считал нужным, того и вызывал на заседания президиума: директоров краевых трестов, председателей акционерных обществ, начальника Сибопса из Омска и Упбезосибири — Управления по безопасности плавания по северным морям из Тобольска, вызывал в уважительной, правда, форме («Желательно ваше присутствие»), но никому и в голову не приходило уклониться от приглашения. Регулярно посещал заседания Крайплана и предкрайисполкома товарищ Гродненский. Теперь по приглашению Прохина чаще всего приходили не руководители учреждений, а их заместители, иногда заместители заместителей, приходили нередко с запозданием, а уходили без разрешения, если только считали свое присутствие лишним: «Никак не могу оставаться дальше... Тем более что мой вопрос уже рассмотрен».
Лазарев, тот ответил бы так: «Вам полезно познакомиться с общими задачами края!» Прохин же пожимал плечами, иногда говорил: «Мне кажется, вы напрасно уходите... »
В то же время к Прохину, нынешнему и. о. председателя Крайплана, аппарат привык быстро. С Прохиным было проще, не стало того, иной раз и непосильного напряжения, с которым работал сам и которого требовал от других Лазарев.
Что греха таить, кое с кем Лазарев позволял себе играть словно кошка с мышкой, две-три фразы он то и дело позволял себе бросить на испытание ума и догадливость собеседника. А Прохин? Прохин нынче никаких таких фраз-вопросов или выражений лица себе не позволял... Легче, легче было с Прохиным, Корнилов и тот заметил — легче! Но Лазарева-то все-таки не было. Нет, не было.
А что было уж совершенно неожиданным: Лидия Григорьевна Прохина, супруга и. о. председателя, первая подошла к Корнилову во дворе крайплановских жилых домов и неуверенно, робко даже пригласила на «чашечку чая». «И Александрович тоже будет рад видеть вас у нас...» «Александрович» надо было понимать так: сам Анатолий Александрович Прохин.
Лидию Григорьевну Корнилов и видел-то редко и как-то невнимательно. Заметил только, что смех у нее был кратким, торопливым, что иногда она замирала, будто прислушивалась к чему-то неслышному, и тогда вся ее стройная, высокая, сухая фигура с небольшой головкой на длинной шее, с плотно, волосок к волоску уложенной прической как бы деревенела. Но это были только секунды, одна, другая, не больше, потом Лидия Григорьевна двигалась снова — резко, быстро, по-мужски.
Впрочем, все это могло Корнилову лишь казаться, он видел ее редко. Она работала в какой-то кооперации в отделе найма и увольнения. То есть она работала с кадрами, а это требовало времени да времени, глаз да глаз — кооперация, всем известно, кем только, каким чуждым элементом не была засорена!
Еще достопримечательность семьи Прохиных — у них была домработница по имени Груня,
Никто из крайплановцев домработниц не имел, одни только Прохины, хотя они и были бездетны.
Говорили, был у них сынок Ванечка, очень слабенький здоровьем, он умер.
Не очень-то хотелось Корнилову «чашечки чая», но тут случилось, что Прохин попросил занести ему домой бумаги по КИС в выходной день, отказаться было неудобно, вот он и оказался в гостях.
В небольшой двухкомнатной квартире чистота была стерильная, на круглом столе с белоснежной скатеркой стояли чашечки, крохотные, чуть побольше кофейных, и самовар, на самоварной конфорке чайник. Этот был пузатым и ярко расписанным синими и красными цветами.
Груня, чуть пошевеливая заячьей губой, разливает чай по чашечкам и угадывает любое твое намерение — только взглянешь на вазочку с печеньем, она уже подвигает вазочку к тебе. Наливая чай, в упор смотрит гостю в лицо — угадывает, чтобы получилось по желанию, не слишком крепко и не слишком жидко. Говорить Груне ничего не надо, ни слова, только чуть кивнуть, подать знак, и она нальет гостю чай не густой, не жидкий, не холодный и не слишком горячий, какой надо.
Проходит десять минут, двадцать, полчаса, Корнилов погружается в чудеса чаепития, в этот почти священный обряд, к которому он был приглашен Лидией Григорьевной.
Через полчаса все-таки кое-что определилось в разговоре, Ванечка определился, сынок Прохиных, который умер.
Они оба, Лидия Григорьевна и Анатолий Александрович, в ту пору работали в одном учреждении, с утра до ночи работали, а возвращались домой только на рассвете, и вот не было никакой возможности уследить за мальчиком. А мальчик таял, таял...
Груня предупреждала их, Груня плакала, из сил выбивалась, а они все думали: вот завтра, вот завтра займутся сыночком, повезут его в деревню на парное молоко, на свежие сливки, на свежий воздух. А когда собрались, повезли, было уже поздно...
Нервы подорвались у Прохина окончательно, он отпросился с той невероятно тяжелой работы и поехал на учебу в Петроград. Тогда это еще был Петроград, а не Ленинград... Там он быстро, за два с небольшим года, погрузившись в учебники и в курсовые проекты, закончил путейский институт, в котором начинал когда-то свое высшее образование. Во время германской войны он его начинал, в путейский только-только стали принимать молодых людей разных сословий, а не одних лишь избранных, не только дворянских отпрысков. Ему, старшему сыну в огромной семье токаря с железнодорожной станции Дно, очень хотелось поступить именно в этот институт, и вот он добился своего.
Ну, а когда Прохин вернулся с дипломом инженера-путейца из Питера в Красносибирск, у него уже не было прежнего здоровья нервов и выдержки, он сказал об этом прямо и честно, и его направили на гражданскую работу, в Крайплан. Теперь он и. о. председателя Крайплана и наиболее вероятный его председатель.
...А стены и потолки в квартире Прохиных такие же белоснежные, как и скатерочка на круглом столе, полы свежей краски, ярко-желтые, большой платяной шкаф, покрытый блестящим лаком, и письменный столик в углу, такие покупают первоклассникам по случаю их вступления в школьную жизнь, а потом строго следят, чтобы на столе был порядок, чтобы тетрадки и учебники лежали аккуратными стопочками, а карандаши в пенале, а чернилка-непроливашка находилась в самом центре столешницы.