После бури. Книга вторая

Залыгин Сергей Павлович

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА

Нет, что ни говори, а Корнилов все еще убеждался в том, что Крайплан — самый солидный отдел Крайисполкома!

Да вот пример: Крайплан имел свой ежемесячный Журнал «Реконструкция народного хозяйства Сибири», а Совнархоз ни о чем таком и подумать не мог, куда ему! И любой совработник, включая председателя Крайисполкома товарища Кодненского, считал для себя честью в этом журнале печататься: журнал не только в крае, но и в Москве читали, в других краевых, областных и республиканских Госпланах читали. Сибкрайплан был в системе Госплана организацией авторитетной, в Сибкрайплане хотя и работали спецы из «бывших», колчаковского призыва,

зато это были спецы, имена. Наконец, Сибкрайплан еще в недавнем прошлом возглавлял деятель такого масштаба, как Лазарев. Вот как все понимали о Сибкрайплане, как ценили его авторитет!

Впрочем, не все, находились граждане, им Крайплан представлялся не чем иным, как учреждением, призванным продвигать не столько планы краевых организаций и ведомств, сколько созданные их собственным воображением прожекты.

Вот так: государство, государственный аппарат не додумался до того, что нужно построить такие-то и такие-то железные дороги, а гражданин имярек додумался в два счета; государство не догадалось, каким образом ему себя организовать, где и какие создать учреждения, а гражданин Иванов-Петров не поспал две-три ночи, у него бессонница, вот он и догадался обо всем этом; государство не понимало и не знало точно, чего ради оно существует, что такое «централизация», «децентрализация», что такое «плановое хозяйство», а гражданин Петров-Иванов это прекрасно знал и понимал и спешил государство, Крайплан в первую очередь, поучить и на этот счет...

Корнилов иной раз лютую ненависть испытывал к таким вот знатокам и догадчикам, они ему шею переели, а ничего не поделаешь: инициатива масс, демократия, развитие образования и всеобщей грамотности, вот и выслушивай, читай малограмотные объяснительные, пояснительные, докладные и прочие записки! Мало того — читай, да еще и отвечай на них по всей форме в письменном виде!

Отвечай, беседуй, вникай во все прожекты, да еще и думай про себя втихомолку: «А может, это специалист по карнаубскому воску? Все может быть. Все-все может быть!»

Правда, всем этим прожектерам нужно было отдать должное — среди них не было совершенно глупых людей, но и умных тоже не было; все, что они предлагали, было делом нужным, но неисполнимым, вот в чем вся беда-то...

Корнилову иногда хотелось поговорить с этими людьми почти по душам, узнать, что они делали во время германской войны, во время гражданской. Почему дошли до жизни такой?

Тут, вероятно, какой-то стереотип, жизненный и умственный, уже создавался, узнать бы какой.

Тут была уверенность, было даже какое-то торжество. Или это было торжество чего-то уже достигнутого? Или торжество будущего, которое вот-вот случится? В которое верится? Или торжество настоящего?

Корнилов не понимал, что откуда, но этого от него и не требовалось, а требовалось другое — именно ему, заместителю председателя КИС, было поручено консультировать самодеятельных энтузиастов развития народного хозяйства и культуры,

Корнилов, конечно, хотел отбрыкаться от поручения и сказал своему начальнику, товарищу Вегменскому:

— Товарищ Вегменский, Юрий Гаспарович, вы же председатель КИС и член президиума Крайплана. Вы же председатель краевого общества бывших политкаторжан и политссыльных, вы сибирский Маркс, так вот вам и карты в руки! А мне? «Бывшему»? Разве мне удобно заниматься такого рода и такого масштаба общественной работой?

Вегменский не сразу раскусил, о чем речь, похлопал глазами, но потом понял, воздел руки, опустив же одну руку, нажал на горловую свою кнопочку.

— Что вы, что вы, Петр Николаевич! Все обстоит как раз наоборот, это вам просто дело, с вас как с гуся вода, а мне?! Мне это каторга и погибель, вот что! Я же не смогу удержаться, я тотчас начну цитировать, а это нельзя. Ни в коем случае нельзя! Не моги об этом и думать, потому что все инициаторы, все прожектеры, все знатоки, они начнут цитировать тоже и пойдет, и пойдет у нас

история без конца. Впрочем? Впрочем, конец-то будет — на меня повалят жалобы, и не куда-нибудь, а секретарю Крайкома товарищу Озолиню: «...какой же это у вас старый большевик, какой-такой председатель общества бывших политкаторжан, какой марксист-теоретик, ежели он и Маркса-то не знает? А ежели знает, то перевирает его с пятого на десятое? Может, он это нарочно? Зачем тогда его в партии держать тридцать лет, засорять ряды? Ему место на свалке истории, вот где!» Нет уж, нет, Петр Николаевич, не подводите старика под нож и партвзыскания, а принимайтесь за дело. Да! Я же дам несколько дельных советов, слушайте. Первое: никогда и ничего не цитируйте, не дай бог! Второе: никогда не принимайте этих людей по одному, а делайте так, чтобы один сидел бы у вас в кабинете, а двое-трое других в коридорчике ждали бы своей очереди, Те, из коридорчика, и будут к вам ежеминутно заглядывать и этого, очередного, от вас выкуривать. Третье: не говорите, что проект, что предложение неграмотно и неприемлемо, говорите так: «К нам уже поступило предложение, очень похожее на ваше, оно и будет рассматриваться в первую очередь. От того, первого рассмотрения будет зависеть ответ и на ваше предложение!» Вас спросят: «А кто автор того, первого предложения?» Вы отвечайте: «Тот автор пожелал остаться инкогнито. Из каких это он соображений, сказать не могу, не знаю». Ну, с богом, Петр Николаевич, вам-то они ничего не сделают, что, в самом-то деле, еще сделаешь с «бывшим»? С ним уже все сделали, а со мной, шалите, еще да-а-леко не все!

Тем временем какой-то художник, имени его как художника, как живописца Корнилов никогда не слыхивал, какой-то Борисов вот уже, оказывается, пятнадцать лет, как хлопотал о постройке железной дороги из Сибири (от Томска) к побережью Баренцева моря (до Мурманска).

Северный же морской путь, он что? Он действует и будет действовать только в летние месяцы, а железная дорога круглый год — что выгоднее? Что лучше? То-то! Ну и, конечно, другие доводы, множество других: «Белое море, замерзает, совершенно бессильно в зимние месяцы!»

И: «Предлагаемая железная дорога расселит неимоверно крупные города, и там, на просторе, рабочие будут иметь здоровую пищу, прекрасные жилища и множество свежего воздуха».

И: «Окно, о котором мечтал Петр Великий, превратится в дверь».

И: «Это есть величайшая нелепость нашего века — несоединение Котласа с Сорокой железнодорожным путем. Я не могу себе представить, чтобы тянулась железная дорога от Владивостока до Котласа 10 000 верст, от Мурманска до Сороки — опять имеется железная дорога, а между Сорокой и Котласом всего 700 верст, и было бы пустое место. Это противоестественно!»

И вот художник, в прошлом, кажется, даже иконописец, составил и размножил собственными силами соответствующий «проект» (разумеется, «предварительный») и накануне германской войны передал его в один из департаментов Министерства путей сообщения. Революции это дело, конечно, затормозили, с тем большим рвением художник захлопотал при Советской власти, он размножил «проект» и послал его в Наркомпуть, в Наркомторг и в целый ряд край и облисполкомов, и что же? Исполком Северной области на «проект» клюнул, и теперь переписка шла не столько непосредственно с художником, сколько с Архангельском. Вот была переписка! Уже несколько папок. Тесемки на папках едва-едва завязывались.

Корнилов избрал такой путь — он в техническую сторону дела не входил, не спорил, считал спор бессмысленным, он сообщал в Архангельск кратко: нету на такой проект денег у советского государства, нету у него свободных миллиардов, нету!

Архангельск не верил. Ваш сибирский хлеб и лес плюс наш лес, а отчасти и льноволокно — это же какие миллионы тонн! Вот и будем вместе сбывать их за границу, и железная дорога Томск — Мурманск оправдается (по подсчетам художника) за 8,5 лет. А раз так, деньги должны найтись!