После долго и счастливо
Шрифт:
Пока Эйден дочитывает письмо Уэнтуорта, я смотрю на него, видя проблеск того, чем мы становимся — индивидуально и вместе. Нечто новое, парадоксально более мягкое после всего, что мы вынесли и пережили. Я никогда не думала, что могу любить его иначе, что нечто, ощущавшееся абсолютным и полным в день нашей свадьбы, может эволюционировать в более глубокое, более сложное выражение. Но когда он закрывает мою книгу и прижимается поцелуем к моим губам, я осознаю… так и произошло.
— А теперь, — говорит он, беря своё чтиво. — Обратно
Я наклоняюсь и краду ещё один поцелуй.
— Как она тебе?
Эйден косится на меня, и тёмные солнцезащитные очки скрывают его глаза, пока он играет бровями.
— Хорошо. Думаю, они наконец-то перейдут к горяченькому.
Наши взгляды встречаются. Хватка, которой я вцепилась в шезлонг, едва не сокрушает подлокотники.
Последние несколько ночей были такой пыткой, с которой я столкнулась в две недели перед нашей свадьбой, когда мне в голову пришла гениальная идея, чтобы мы воздерживались и стёрли свою сексуальную «оперативную память». Я хотела, чтобы Эйден иначе посмотрел на меня, снимая с меня свадебное платье. Я хотела, чтобы там была та острота нужды и тоски, которая уже уходила, поскольку мы начали жить вместе и создали рутину, приглушившую отчаянное желание.
Наша первая брачная ночь была взрывной. И совсем как в вечер репетиции свадебного ужина, я чувствую себя так, будто вот-вот детонирую. Медленные, глубокие поцелуи. Прикосновения, бродящие по телам друг друга, дразнящие, уговаривающие ощущения и желание в тех частях меня, которые сделались как никогда чувствительными.
— Что ж, — я откашливаюсь и делаю глоток воды. — Хорошо. Хоть кому-то перепадает.
Эйден издаёт фыркающий смешок, накрывая мою ладонь своей и переплетая наши пальцы.
— Завтра домой.
И на следующий день у нас запись к семейному психологу доктору Дитрих. Которая, возможно, даст нам снова добро на секс.
— Ага, — шепчу я.
Он подносит мою ладонь к губам и медленно, поочерёдно целует костяшки пальцев. Опустив мою руку, он проводит пальцем по моему кольцу, сдвигая его и показывая бледную полоску, контрастирующую с загаром за неделю под гавайским солнцем.
— Впечатляет, — бормочет он.
— Ну, не всем же нам обзаводиться загаром в форме бороды.
Его глаза выпучиваются.
— Чёрт. Я об этом даже не подумал. Блин, теперь пути назад нет.
— Едва ли. Ты можешь сбрить её, один день поработать во дворе, и загар сравняется, — я смотрю на него — кожа выглядит практически бронзовой, блестит от пота — и сдерживаю вздох.
— Но я же не буду этим заниматься, — говорит он, возвращаясь к своей книге.
— Верно. У тебя есть щенки, которым можно делегировать.
Наказанием для Вигго и Оливера за их розыгрыш станет то, что они будут выполнять всю нашу работу во дворе, пока рука Эйдена не заживёт.
Эйден коварно улыбается и перелистывает страницу.
— Это будет
У меня вырывается смешок, но он быстро стихает, когда мимо проходит Вигго, буквально опаляющий мои глаза. На нём облегающие тесные плавки-трусы, и срань господня, я жалею, что увидела это.
— Иисусе, Вигго, — бормочет Аксель, качая головой. — Чего только люди не делают, чтобы привлечь внимание.
Зигги закрывает свои глаза ладонью.
— Я не могу это развидеть, — стонет она.
Все остальные члены семьи или занимаются своими делами где-то в другом месте, или блаженно не видят. Везунчики.
Оливер издаёт улюлюкающий вопль и спешно хватает телефон, пока Вигго вышагивает к воде, упиваясь нашими шокированными реакциями. Как раз когда он добирается до воды, телефон Оливера разражается громкой музыкой. Вигго разворачивается к нам лицом и начинает проделывать поразительно хорошие танцевальные движения, но я слишком боюсь смотреть, поскольку плавки могут не выдержать такие толчки бёдрами.
Смех Эйдена рядом со мной взрывается как фейерверк на ночном небе, такой яркий и звонкий, что я опешиваю.
— Я так и знал! — говорит он. — Ох блин, этому парню кранты.
— Оливер! — гаркает он.
Олли оглядывается через плечо, выглядя насторожившимся.
— Что такое, Эйден?
— Ты и попугай случайно не проводили время вместе, нет? Особенно в первый день, когда ты с родителями приехал рано, наперёд всех остальных?
— Эм, — щёки Оливера розовеют. — Почему ты спрашиваешь?
— О, ну не знаю, — небрежно отзывается Эйден, кладя закладку в книгу. — У неё весьма примечательный словарный запас. Как раз совпадающий со строками песни, которую ты включил.
— О чём ты говоришь? — спрашиваю я у него.
Эйден прищуривается, глядя на Оливера.
— Попугай постоянно донимает меня непристойными фразами.
Я хмурюсь.
— Эсмеральда? Вежливая пожилая леди-попугай, которая говорит «Добрейшего утречка» и «Привет, лапочка»?
— Это вам она так говорит, — Эйден барабанит пальцами по шезлонгу. — Ты слышала, как она называла меня красавчиком.
— Ну типа, она не ошибается.
Он бросает на меня взгляд.
— Она говорит это не потому, что действительно такого мнения обо мне. Она говорит это потому, что её кто-то научил.
Я хмуро гляжу на него.
— Такое возможно?
— Похоже на то, — Эйден бросает книгу и встаёт, и Оливер спешно вскакивает на ноги. — У меня, может, всего одна здоровая рука, Оливер Абрам, но я знаю твою слабость.
Оливер бледнеет.
— Никакой щекотки, Эйден. Ты же знаешь, я не могу выносить это дерьмо.
— Надо было думать об этом до того, как ты натравил на меня попугая-рэпера на целую неделю. Знаешь, как дискомфортно принимать душ, пока гигантский зелёный попугай сидит на раковине и говорит тебе «ли-ли-ли-лизать, лизать её сливочки и заставить её кричать»?