После дождичка в четверг

Орлов Владимир Викторович

«Не было печали!» — выругался Терехов и распорядился выставить на мосту ребят с баграми и шестами в ожидании деревянных таранов. Он предложил Севке отдохнуть, но тот мотнул головой:

— А хлеб кто вам привезет?

— Бог тебе в помощь, — сказал Терехов.

Разобравшись с делами в конторе, Терехов собрался было сходить к мосту, но тут он почувствовал неожиданное равнодушие к судьбе деревянной махины, то ли шло это безразличие от придавившей его усталости, то ли еще от чего. «А-а, катилось бы все к черту!» — выругался Терехов и решил отправиться в общежитие, посидеть

в пустой и спокойной комнате полчаса, подремать полчаса или хотя бы побриться, воспоминание о вчерашней, пусть минутной, свежести после бритья было Терехову приятно и тянуло его в сырой приземистый дом. Печку разжигать пришлось бы долго, а тушить ее сразу было бы жалко, и Терехов надумал обойтись холодной водой. Он вытащил лезвие, последнее и давнее, купленное еще в Красноярске, притащил в блюдечке воды, но, когда присел у стола, шевельнуть рукой не мог, так и застыл, уставившись на дождевые дорожки, сбегавшие по стеклу. Голова уже не болела, но к ощущению усталости прибавились похмельная сквернота и недовольство собой, недовольство всем, что в его жизни приключилось, и Терехов вовсе не успокаивался, а мрачнел, и раздражался, и ругал себя, и стыдил себя, и все ругал, а за что, сам не знал, впрочем, это не имело значения.

— Терехов, можно к тебе?

Терехов обернулся.

На пороге стояла Надя.

— Заходи, — сказал Терехов и снова повернулся к окну.

— Я не буду раздеваться, я ненадолго, а у вас так холодно.

— Как хочешь…

— Но плащ у меня очень мокрый, я его все же сниму…

— Сними…

— Ты занят, Павел?

— У меня перекур, — Терехов достал сигарету.

— Я тебе не помешаю?

— Наверное, нет.

— Но ты недоволен, что я зашла, да? Я вижу…

— Я просто устал, — сказал Терехов и встал.

Теперь, когда он прохаживался, как бы поджидая кого-то, от тумбочки и до стола, где он оставил лезвие, помазок и блюдце с холодной водой, он не смог удержаться и не взглянуть на Надю, прижавшуюся к стене. И, взглянув на нее, он удивился Надиному преображению, вчерашняя сверкающая королева бала померкла и постарела, и даже нечто скорбное и вдовье проявилось в мокром опущенном ее лице.

— Все мы устали, — сказал Терехов. И добавил, помолчав: — Снимай, снимай плащ. И не стой у порога.

Не было тепла в его словах, а была подчеркнутая вежливость, и Надя могла это почувствовать, но, когда, повесив плащ и платок, она обернулась к нему, на лице ее появилась улыбка, робкая и отчаянная, но все же улыбка, и Терехов нахмурился.

— Я был вчера пьян, — сказал Терехов, — извини, если я вчера доставил вам с Олегом неприятность.

Он произнес это старательно и предложил Наде сказанным позабыть все, что между ними было вчера, все его свадебные слова, танцы, шутки и прочие выходки, позабыть и посчитать, что в ответе за них вовсе не он, Терехов, а хмель, сидевший в нем.

Виноватая Надина улыбка погасла, исчезла, густые яркие волосы закрыли влажные синие глаза.

— Хорошо, — сказала Надя. — Я принимаю извинения.

Она опустилась на стул у Севкиной кровати, опустилась тяжело, не глядя, и волосы почти закрыли ее лицо. Она сидела молча, и Терехов прохаживался

молча от тумбочки и до стола, дотрагивался иногда, сам не зная зачем, до помазка, чувствовал себя скверно, а Надино присутствие злило его и казалось ему бессмысленным и противоестественным.

— Почему ты меня не гонишь? — подняла голову Надя.

— А почему я тебя должен гнать? — спросил Терехов, так и не прекратив свое хождение.

Она не ответила, и вновь уселась между ними неуклюжая тишина, наблюдала за ними с ехидцей, и Надя ладонями быстро закрыла лицо, заплакала, зашептала, всхлипывая:

— Что я наделала!.. Что я наделала!.. Терехов, какая я дура… Господи, что я наделала!.. Зачем я!..

Терехов остановился, теребил нервно щетину на подбородке, суматошное свое желание подойти к Наде, успокоить ее он подавил жестоко, молчанием своим предоставляя Наде возможность выплакаться, раз уж она не могла сделать это где-нибудь в ином месте.

— Почему ты меня не гонишь? — спросила Надя.

Терехов пожал плечами, движением этим говоря: «А собственно, почему я тебя должен гнать? Меня уже ничто не волнует, и ничему я не верю, а этим слезам в особенности, к тому же мне уже все равно, и я сейчас спокоен, и, есть ли ты, нет ли тебя, мне безразлично».

— Хорошо, — сказала Надя, вытерла слезы. — Я больше не буду реветь. Ты меня извини.

— День чудесных извинений, — сказал Терехов и не улыбнулся.

— Да… — рассеянно сказала Надя.

Терехов, подумав, присел у окна, Надя была сбоку, за его плечом, и он на нее не смотрел.

— Ты знаешь, зачем я к тебе пришла?

— Нет, — сказал Терехов. — Не знаю.

А в голосе его было: «Не знаю, да и знать мне не интересно».

— Плохо мне, Павел, ох и плохо… Что я наделала…

Терехов обернулся, Надины слова, произнесенные, как ему показалось, с надрывом, его испугали, но он тут же понял, что относятся они к ее нравственному состоянию, а не к физическому и что не упадет она сейчас в обморок, не случится с ней удар, и он снова стал глядеть в оконное стекло.

— Ты меня не слушаешь, Павел?

— Слушаю…

— Ничего у нас с ним не выходит… С Олегом… Ничего… Что я наделала!

— Ты пришла, чтобы я тебя успокоил?..

— Не знаю, зачем я пришла…

— Ты сумасбродная девчонка. Ты сама это прекрасно знаешь… Через полчаса у тебя изменится настроение, и ты отругаешь себя за то, что приходила сюда.

— Нет, Павел. У меня не изменится настроение…

— Но ты хочешь, чтобы я тебя успокоил?..

— Ничего я не хочу… Я тебя люблю, Павел…

— Вот как? — удивился Терехов.

— Я тебя люблю, Павел…

— Зачем же тогда… — начал было Терехов, но осекся, почувствовав, что сказать ничего не сможет, да и не узнает ничего больше; сто раз ему казалось, что она любит его, сто раз он убеждал себя в этом, нервничал и расстраивался, сто раз он надеялся на то, что она любит его, а все остальное обман, и потом сам разбивал свои надежды, теперь же, услышав Надины слова, увидав глаза ее, он растерялся и не понимал, что ему делать, как быть ему, не понимал не разумом, а всем существом своим, как ему быть, как жить ему.