После финала
Шрифт:
– Гораздо лучше.
Я стучу по деревянному подлокотнику своего кресла. Машинальный жест, который я повторяю по сто раз на дню. И думаю обо всех родителях, которые сидели в этом кресле до меня. Об их наивной вере в приметы, заставляющей их пальцы стучать по дереву.
– Завтра Дилана снимают с искусственной вентиляции легких. Врачи пытались это сделать уже несколько раз, но эта маленькая обезьянка… Постучим по дереву, да?
– Постучим, – поддерживает меня Шерил.
– Значит, наступило улучшение? – интересуется Никки.
– Еще какое, – улыбаюсь я, поднимаясь.
– Ну,
Поначалу мне было неловко разговаривать с сыном в присутствии других. Я стеснялась. Это все равно, что говорить по телефону в офисе с открытой планировкой или в первый раз идти в спортзал, когда тебе кажется, что все смотрят на тебя. На самом деле окружающим нет до тебя никакого дела, они слишком заняты своими телефонными звонками, тренировками и собственными больными детьми.
Сначала ты с трудом начинаешь говорить со своим ребенком при посторонних, а через три месяца ты просто перестаешь замечать окружающих.
– Бабушка приедет к тебе в выходные. Здорово, правда? Она по тебе ужасно соскучилась, но все боялась ехать из-за своей простуды. Бедняжка.
У меня вошло в привычку все время болтать с Диланом. Я постоянно ловлю себя на том, что громко разговариваю с ним в машине, магазинах и дома, заполняя пустоту, где должны звучать фразы типа: «Смотри, какой трактор», «Пора спать» и «Смотри глазами, Дилан, а руками не трогай». Врачи утверждают, что с детьми надо больше разговаривать. Голоса папы и мамы для них – своего рода терапия. Но мне кажется, что привычка постоянно говорить с ребенком нужна скорее родителям. Это напоминает им о прошлой жизни, когда их дети еще не проводили долгие месяцы в больничной палате.
Опустив бортик кровати, я наклоняюсь над Диланом так, что наши носы соприкасаются.
– Эскимосский поцелуй, – тихо говорю я.
Сын никогда не дает нам забыть об этом поцелуе на ночь, сколько бы мы его не обнимали.
– Экиимо! – настаивает он, и я снова откидываю бортик кровати и наклоняюсь для вечерней церемонии, а он прижимает свой носик к моему и хватает меня за волосы.
– Мой любимый малыш, – произношу я.
Закрыв глаза, я представляю теплое дыхание на своей щеке, пахнущее сладким молочком. Завтра, думаю я. Завтра из него вынут трубку, чтобы больше уже не вставлять. Поцеловав его в лоб, я поднимаю бортик кровати, следя, чтобы он щелкнул, вставая на место.
– Спокойной ночи, Шерил. До свидания, Аарон и Инь. Завтра увидимся?
– Меня не будет три дня, – сообщает Инь, поднимая обе руки, словно в благодарение Богу.
– О, ты, кажется, поедешь к сестре? Желаю хорошо провести время.
Я смотрю на Никки Слейтер, которая подвинула свой стул поближе к кровати сына, чтобы положить голову рядом с ним.
– Постарайся отдохнуть, если сможешь. Нам всем предстоит долгий путь, – говорю я ей.
Я прощаюсь с медсестрами и с санитаром Полем, который перевез Дилана из онкологического отделения в интенсивную терапию и постоянно спрашивает о нем. Взяв пальто и ключи от машины, я иду на автостоянку, где опускаю очередные десять фунтов в парковочный терминал.
Если ваш ребенок находится в отделении интенсивной терапии, вы можете купить
Мороз посеребрил асфальт. Я соскребаю лед с ветрового стекла футляром от диска Ареты Франклин и включаю на полную мощность отопление, чтобы убрать изморозь со стекол. Когда они наконец оттаивают, в машине становится так жарко, что мне приходится открыть окно, чтобы не заснуть за рулем.
Путь домой занимает чуть больше часа. В больнице есть помещения для родителей: три двухместные комнаты с крохотными кухоньками, которые выглядят новыми – кому придет в голову готовить, когда твой ребенок лежит в палате интенсивной терапии? Мы жили здесь почти весь ноябрь, пока Макс не вернулся на работу. Дилан находился в критическом, но стабильном состоянии, так что мы уступили комнату тем, кому она была нужнее. А я вполне могу ездить домой. Включив радио, я нахожу одну из моих любимых программ.
Она называется «Вырастить Би», и ее ведет женщина приблизительно моего возраста, мама девочки Би. Настоящего имени Би я не знаю, о ней известно лишь то, что у нее есть две сестры, она любит фортепьянную музыку, бархатные подушки и она полный инвалид.
Мы уже знаем, что у Дилана поврежден мозг, причем свою роль сыграла не только опухоль, но и операция по ее удалению. От одной этой мысли у меня перехватывает дыхание, словно это мне, а не Дилану нужна искусственная вентиляция легких. Так что передача «Вырастить Би» помогает мне обрести перспективу.
Би совсем не ходит. Большую часть времени она лежит на спине, глядя на сверкающую конструкцию, от которой по потолку разбегаются радуги. Ее сестры смастерили это чудо из компакт-дисков, которые они собрали у друзей, а мама Би нашла им ленту и пуговицы. Обсуждая, что и куда приладить, они спорили и советовались с Би. Мама со смехом рассказывала эту историю тысячам слушателей, которых она никогда не встретит, а я размышляла, сколько среди них таких, как я. Сколько матерей слушают ее со слезами на глазах, но с решимостью в душе, думая: «Я тоже так смогу. У меня все получится не хуже».
В доме темно и тоскливо, только мигает огонек автоответчика. Аккуратная стопка писем в холле говорит о том, что здесь побывала моя мама, так что в холодильнике наверняка стоит контейнер с лазаньей, а рядом с чайником лежит записка: «Мы тебя любим. М и П». Вдруг меня начинают душить рыдания. Мои родители живут в Киддерминстере, где прошло мое детство, в часе езды от Лимингтона, где мы с Максом купили дом. Они навещают Дилана дважды в неделю, но сейчас мама простудилась и не рискует ездить в больницу. Но в Лимингтон она по-прежнему наведывается, чтобы убедиться, что ее дочь и любимый зять не голодают.