После любви

Платова Виктория Евгеньевна

– Я тоже надеюсь. Нет, я уверена… То, что оставил Фрэнки, спасет много жизней.

Горячая, порывистая, неопытная – иногда такие впадают в пафос, и это простительно, это вполне объяснимо. Сейчас я не играю роль девушки, которая работала с Франсуа на последнем задании,– я действительно верю, что содержание конверта спасет если не много жизней, то хотя бы одну.

Мою.

– Будьте осторожны, – напутствует меня бармен.

– Буду.

– И если вам понадобится помощь… Вы всегда можете найти меня здесь. И вы всегда можете на меня рассчитывать.

***

…Блокнотный листок с дельфином.

Как и следовало ожидать – он оказался абсолютно пуст. Но большего, чем быть просто бумажным листком на доске declarations d'amour 48 ,

от него и не требовалось. Все это время, с тех пор как Фрэнки (или бармен по указанию Фрэнки) повесил его на доску, листок выполнял роль тайного знака. Дорожного указателя, подтверждающего: вы на правильном пути.

То ли благодаря счастливому стечению обстоятельств, то ли благодаря интуиции, разбуженной и обострившейся под влиянием вируса Мерседес, я все сделала правильно. Я вписалась в поворот, не проскочила развилки и вовремя заметила дорожный указатель, за что была вознаграждена желтым конвертом, больше похожим на бандероль.

48

Признаний в любви (фр.).

Но ничего этого не было бы и интуиция мне нисколько бы не помогла – не вытащи я из кармана монету с иероглифами. В этом и заключается главная загадка: как монета из живота рыбы, выловленной у побережья Марокко, оказалась монетой Фрэнки?

Я всегда верила в случайные встречи, которые меняют судьбу человека или определяют ее на довольно продолжительное время.

Но не в такие. Это было бы слишком.

Ответ знает Ясин. Ответ может дать Доминик. Но оба они слишком далеко отсюда, следовательно, и ответа я не получу, придется обходиться своими силами и своим воображением. А оно-то как раз и нашептывает мне: не заморачивайся, Саш'a, прими произошедшее как данность, рано или поздно все прояснится.

Рано или поздно. Да.

А пока я должна быть просто осторожной.

На этом настаивал не-Шон. И не просто настаивал: «Cannoe Rose» я покидаю совсем другим путем, чем тот, которым пришла сюда. Не-Шон выпускает меня через дверь на кухне, такую же малозаметную, как и кафельная стена с тайником. Мы лишь на минуту задерживаемся на пороге; отсюда (из-за света, идущего из кухни)хорошо просматривается маленький глухой двор, он засажен кустами сирени. Двор полон звуков, которые редко производит человек: легкое потрескивание, неясный, полный скрытого томления шепот; шуршание, щелчки, глухие удары. Так разговаривает между собой листва, сплетаются ветви. Так корни, причмокивая, сосут влагу из почвы, так расправляют крылья насекомые; и воздух – он сладок и почти осязаем, он то и дело вспыхивает яркими искрами, их происхождение неясно: то ли это крохотные электрические разряды, предвещающие грозу, то ли светляки, сбившиеся с пути.

Я вошла под своды бара в сумерках, теперь же стоит ночь.

– Вы на машине? – тихо спрашивает не-Шон.

– Да. Оставила ее неподалеку от входа.

– Сейчас вы пройдете через дворик. В углу – арка и проход на улицу Арми Ориент. Как только окажетесь на улице, сразу сворачивайте вправо и идите вперед. Через минуту-две упретесь в Лепик. И снова направо.

– Это все?

– Будьте осторожны. Ваша машина, надеюсь, не слишком бросается в глаза?

Я тотчас вспоминаю обтекаемые футуристические формы гибрида «Астон-Мартина», «Порша» и «Феррари».

– Не слишком.

– Отлично. Франсуа приходил сюда пешком.

– Это его не спасло. – Я снова говорю жестокие вещи, и не-Шон снова прощает меня.

– Вы помните, что я сказал?

– Что я все время должна поворачивать направо.

– Что вы всегда можете положиться на меня.

– Спасибо.

– Удачи…

Сирень будет цвести следующей весной и вряд ли я увижу, как она цветет. Увидеть – означало бы остаться в Этом городе как минимум месяцев на семь, еще и еще раз вернуться в «Саппое Rose», включившись в игру «Тайный агент» (в нее

с упоением играет не-Шон). И я полагаю – Фрэнки был не единственным, кто оставлял информацию в тайнике. Развеселый бар всегда был наводнен шпионами и сотрудниками конкурирующих спецслужб. Кто-то из них привел Фрэнки, кто-то – так же, как и Фрэнки, – мог распроститься с жизнью ради общего дела.

Как правило, остающегося незамеченным.

Как правило, преследующего самые разные, радикально противоположные и постоянно меняющиеся цели.

Неизменен только бармен.

Он – да еще кусты сирени.

Я выполняю все указания не-Шона и, пройдя арку, улицу Арми Ориент и свернув направо, снова оказываюсь на Лепик. И сразу замечаю машину Мерседес, стоящую там же, где я припарковала ее несколько часов назад. Мою машину. Никаких других машин поблизости нет, ее одиночество тотально. Одиночество и незаурядность. В ранних сумерках четырехколесное чудо выглядело необычным, сейчас же смотрится и вовсе инопланетно. Представить ее на улицах Эс-Суэйры без огромной толпы зевак, цокающей языками и шумно восхищающейся, я не в состоянии. Да что там Эс-Суэйра! Даже в Париже такая тачка стала бы предметом вожделения сотен людей. Я поступила опрометчиво, оставив машину так надолго. Я поступила опрометчиво, оставив ее вообще. Свидетельством моей опрометчивости может служить белый листок, он торчит из-под дворника.

Штраф за неправильную парковку.

Попереживав долю секунды, я мгновенно успокаиваюсь: настоящая владелица тачки то и дело влипала в подобные мелкие неприятности (стоит только вспомнить ворох квитанций на дне многочисленных сумок) – и то не особенно мучалась. Так стоит ли страдать мне?

Не стоит.

Неизвестно, воспользуюсь ли я этой машиной еще когда-нибудь. Какой бы прекрасной она ни была и какой бы потрясающей ни была сама Мерседес. Я все же – не Мерседес. До того как у меня в руках оказался желтый конверт, мысль стать Мерседес не казалась мне утопичной, винтаж-костюм от Biba подходил мне по размеру даже на глаз, а сколькими еще восхитительными тряпками можно было бы разжиться!..

O-la-la, mademoiselle!

Мерседес – не только тряпки, сумки, парики, шикарная машина с навигацией и проспект Национального музея мотоциклов в Римини. Мерседес – это еще и потайная комната с оружием, сейфом, бумагами, Стеной плача по пулям в голове. Мерседес – это еще и старый лжец Иса, и лжец помоложе Алекс, и юный Слободан, выбивающий дырку в монете с расстояния в сто шагов. Находиться в поле притяжения Мерседес опасно.

И чертовски притягательно.

До сих пор мне плохо удавалось справляться с этим притяжением – возможно, конверт Фрэнки убережет меня от падения в черную дыру. Я собираюсь приступить к его изучению немедленно.

Устроившись в машине и включив подсветку, я в нетерпении отрываю полоски скотча, которыми заклеен конверт: одну, другую, третью. Справиться с ними оказывается не так просто, но вместе с последней полоской мне на колени падает и первый трофей: удостоверение личности на имя Франсуа Лаллана (Francois Lallanne) и еще одно удостоверение на имя офицера спецслужб Франсуа Лаллана. С обоих фотографий на меня смотрит Фрэнки.

Фрэнки.

Я не думала, что так легко узнаю его, – фотографии на любых удостоверениях обычно получаются безликими, стертыми, сохраняющими лишь отдаленное сходство с оригиналом. Да еще фамилия – Лаллан!.. Франсуа Лаллана и Франсуа Пеллетье роднит лишь сдвоенная «л». И – лицо на снимке. Франсуа Лаллан был офицером спецслужб и больше никем. Франсуа Пеллетье мог оказаться кем угодно, перечень его профессий я выучила наизусть с первого раза. К ним могли прибавиться еще два десятка специальностей и столько же выпасть. И Франсуа Пеллетье мог бездумно заснять на камеру мобильника взрыв в лондонском автобусе. Взрыв, который произошел еще и потому, что офицер спецслужб Франсуа Лаллан вовремя не вступил в контакт со своими английскими коллегами. А может, и не было никакого снимка. И он – лишь часть легенды, которую Франсуа Лаллан придумал для Франсуа Пеллетье.