После Нуля
Шрифт:
Стараясь сдерживать смех, Кривой задал мне вопрос:
– Ну и зачем ты это сделал?
– А нечего нас пиздаболами называть.
– улыбаясь, ответил я.
– Хоть это и смешно, но зря ты так.
– продолжил Юрка.
– Что-нибудь не так сделаешь, и останется Баламут дурачком.
– Главное, чтобы в доме не гадил.
– ответил я Юрке и мы дружно рассмеялись.
– Если меня когда-нибудь неожиданно приспичит, то я буду знать чья это работа.
– с улыбкой добавил Кривой и пошёл, не дожидаясь пока наш дристун закончит свои дела.
– Пошли Баламут, хватит кусты жопой пугать!
–
Метров через пятьдесят, нас догнал Баламут.
– По ходу съел что-то порченное.
– сказал он, держась за живот.
– Наверно.
– поддержал его я.
– Слушай, Кузнец, - обратился ко мне Кривой.
– Ты же вчера, когда мы с тобой разговаривали, ко мне в голову залазил.
Я удивился. Вроде всё сделал чисто и аккуратно. Откуда Юрка мог узнать об этом? Удивился, но отнекиваться не стал.
– Не буду врать, было дело.
– ответил я.
– Как узнал?
– Вы о чём? Как залазил?
– спросил нас Баламут.
– Не перебивай нас, а то снова кусты побежишь искать.
– резко ответил я ему. Подействовало моментально. Баламут замолчал и всё время, пока мы разговаривали с Кривым, шёл молча.
– Спрашиваешь, как я узнал? А я отвечу. Мне снова убивать захотелось.
– ответил Юрка.
– Когда тот мудак сигарету спросил, рука сначала к ножу дёрнулась, а головой понимаю, что неправильно это. Подобрал слова помягче и послал его. Но тогда я еще не понял ничего. А вот когда ты на него кинулся, тогда и начало доходить. Держу тебя, а у самого мысли в голове, причём мысли эти, твоим голосом звучат: "Отпусти его, отпусти. Ты же сам этого хочешь. Пусть он убьет его". Ну а когда Баламут в кусты побежал, я сразу Бурана вспомнил и у меня всё сложилось. Прикинул, когда ты мог это со мной сделать и вспомнил наш вчерашний разговор. Вот так.
– Браво Юра. Браво. Прям всё в точку.
– с долей восхищения похвалил я его и задал ему ещё один вопрос.
– Ну и как ты к этому относишься? Что делать с этим будешь?
– Помню, что ты мне обещал так не делать со мной, поэтому хуёво я к этому отношусь. Но делать ничего не буду. Я искренне и добровольно принёс тебе клятву верности и буду ей следовать, а это пусть останется на твоей совести, но если ещё раз так поступишь со мной - мы поссоримся.
– Извини меня ща это брат, но тогда я думал, что так будет лучше. Ты же сам мне говорил, что тебе вся эта хуита, что случилась с этим ебаным миром, нравится. Помнишь?
– спросил я Юрку.
– " В пизду прогресс, в пизду человечность, в пизду этот ебаный Мир" - твои слова?
– Помню. Мои. И я от них не отказываюсь.
– ответил Кривой.
– Вот только понял я кое - что, а именно: убивать врагов, в открытом бою или из засады, да хоть ночью, когда они спят, тихо перерезать им глотки - это одно, а ебашить всех подряд, левых, правых, виновных и невиновных - это уже совсем другое. Клиника это, и ты, как мудрый человек, должен это понимать. Я очень хочу надеяться на то, что ты это понимаешь. Иначе всё мы скоро сдохнем.
– Об этом, конечно можно долго спорить, но я не буду это делать. Просто задумаюсь над твоими словами.
– только и ответил ему я.
– Ещё раз извини.
– Да всё хорошо. Просто услышь то, что я пытался донести до тебя, и это будут лучше тысячи
Минут пять шли молча. Я пытался обдумать, сказанное мне Кривым, но мои размышления, всё время, приводили меня лишь к одному - Мне нужен идеальный план, чтобы уничтожить полковника и его приближенных.
Из этих раздумий меня вывел Баламут, тихонько покашливая, тем самым привлекая к себе внимания.
– Да говори уже, хватит кашлять.
– сказал я Баламуту.
– А мне ничего рассказать не хотите?
– спросил он.
– Так ты же не веришь в эту эзотерика, хуерикуу - один хер это пиздабольство всё.
– его же словами ответил я ему.
– Как? Откуда? Кузнец, как так то?
– пораженно спросил Баламут.
– Вот так, Баламут, вот так.
– произнёс я, уже видя впереди себя то, что мгновенно привлекло к себе всё моё внимание. Н
Навстречу нам шла небольшая процессия: десять человек, судя по лицам, это были наши друзья с рынка, которые пешком сопровождали две телеги, с запряженными в них лошадьми. Обе телеги были загружены тюками, перемотанными веревками, какими-то деревянными бочонками и крапивными мешками. На каждой телеге по два возничих - мужики, с виду, явно рабоче - колхозного происхождения.
– Салам Алейкум, хлопцы!
– выкрикнул им Кривой, когда между нами оставалось метров десять.
– Алейкум ас-Салам, брат.
– ответил ему, знакомый мне голос. Обладателя этого голоса, хоть и не сразу, но узнал - Шакир, друг Юрки.
– Шакир, вы куда?
– спросил Кривой у Шакира.
– Работа, брат, работа.
– ответил Шакир.
– Арслан там?
– спросил его Кривой, указывая рукой в сторону рынка.
– Нет, ушёл, но пока дойдёте, он вернётся.
– на ходу ответил тот и последовал дальше, за обозом.
– Торгашей деревенских сопровождают.
– пояснил мне Юрка.
Пройдя переезд, мы увидели ещё один конный обоз. Две лошади, две телеги, но только пустые и сопровождали их центровые бойцы. Поравнявшись с нами, они одарили нас взглядами, полными ненависти и презрения.
– Пидрилы краснопёрые.
– прорычал Кривой, когда солдаты прошли мимо нас.
– Побираться пошли.
– А ты Юра, да и ты Баламут, представьте только: вот придут эти суки к нам, через три недели, за данью. Будут стоять перед нами и выёбываться. Оружие проверять начнут, говорить, что хуйню им втюхиваем, хотя ни одна из этих тварей ничего не понимает, ни в оружии, ни в доспехах, а мы будем стоять и молча это хавать. И так будет продолжаться каждый месяц, на протяжении года. Как думаете, приятно нам будет?
– спросил я парней.
– Прав ты Кузнец. Пиздец как прав.
– сквозь зубы прошипел Кривой, всё ещё смотря в след центровым.
– И что ты предлагаешь?
– ответил, вопросом на вопрос Баламут.
– Засунем гордость поглубже и будем платить.
– спокойно произнёс я.
– До тех пор, пока не найдём, безопасный для нас, способ избавиться от них.
– А если не найдём?
– снова спросил Баламут.
– Не переживай, дружище, найдём.
На рынке мы были через час после встречи с обозом «центровых». Могли бы быть там гораздо раньше, но на меня напала ностальгия по детству и я не смог удержаться и мы заглянули во двор домов, где я жил с четырех до двадцати лет.