После огня

Светлая Марина

— Поверите, потому что это правда!

— Я в состоянии еще определить хорошего игрока!

— И хорошие игроки бывают рассеянными.

— Чушь! Вы меня пожалели! Я отказываюсь играть с вами впредь.

— Жаль. Мне понравилось.

И в этот момент Уилсон так обезоруживающе улыбнулся, что шансов не стало у Рихарда. Уголки его губ медленно поползли вверх, и он сказал, пытаясь скрыть улыбку:

— Однажды мне повезло. Очень повезло. Я оказался в одном окопе с французом, и он не убил меня. Пожалел. Мне было девятнадцать. С тех пор я часто говорю, Грета не даст солгать… Даже когда мир катится к черту, найдется француз,

который не выстрелит.

— Я наполовину русский.

— Я постараюсь это пережить, — совершенно серьезно ответил Лемман. И вдруг увидел нечто невероятное, что уже и не ждал увидеть. Грета в своем кресле едва заметно улыбалась. У него перехватило дыхание от понимания того, что это они с Уилсоном заставили ее улыбнуться. Не желая застать ее врасплох, он быстро опустил глаза к шахматной доске и вернулся к партии.

На следующий день их рацион претерпел новых изменений. Грета приготовила картофель, принесенный откуда-то лейтенантом, и… тушенку. Благоухало так, как не благоухало уже много-много месяцев, не считая Рождества. Потом происходящее немного разъяснилось. Уилсон впервые ужинал с ними, а не в столовой при комендатуре. Он быстро поел и ушел в свою комнату. Рихард озадаченно смотрел ему вслед. А затем снова перевел взгляд на невестку.

— В сущности, он славный малый, не находишь? — подозрительно спросил он.

— Возможно, вы просто к нему привыкли, — пожав плечами, отозвалась Грета.

— А ты?

— Вы считаете это неправильным?

— Я ничего не считаю. Мне никогда не полагалось что-то считать! Это вы, молодые, на все имеете свое мнение!

Ничего не ответив, Грета стала убирать со стола. Неожиданно подошла к Рихарду, порывисто его обняла и, поцеловав в щеку, шепнула: «Старый ворчун!» И ушла наверх. Рихард так и остался сидеть, глядя на чистый стол и по-дурацки улыбаясь.

С тех пор француз с ними и ужинал. Это настораживало, но спрашивать старый немец не решался. Он наблюдал за обоими. Слишком явно было — что-то происходит между ними. Но что именно и как далеко зашло?

Теперь он ясно видел, как эти двое подчас замирают, глядя друг на друга. Мимолетно. Не присмотришься — не заметишь. Но Лемман всегда считал себя довольно внимательным. Как можно объяснить то, что продукты из армейского пайка стали появляться на полках с завидной регулярностью? Или то, что он однажды застал Грету, относившую в комнату лейтенанта постельное белье, самое красивое в доме, с кружевной прошвой? Или то, что Уилсон починил поломанное кресло с чердака и перетащил его в гостиную к окну, чтобы во время шитья Грета не ютилась на стуле? Или то, что Грета вдруг стала напевать себе что-то тихонько под нос, когда возилась по хозяйству?

Потом произошло уж вовсе невероятное. Однажды она принесла два старых платья своей бабки и села их распарывать. При этом вид у нее был весьма вдохновленный.

— Что это будет? — осторожно поинтересовался Рихард.

— Платье. Если получится.

— Аааа… — протянул он и пошел на кухню, курить. Платье — это слишком серьезно. Платье — это уже не просто повод для беспокойства, это огромный плакат с красными буквами, предназначенный мужчине, гласящий: «Может быть…»

Однажды старик проснулся среди ночи от того, что во рту пересохло. Потянулся к графину на тумбочке и замер. Какой-то странный, едва различимый звук заставил его прислушаться. То ли мышиный писк, то ли кому-то среди ночи вздумалось покататься на несмазанных

качелях… Какие еще качели в конце зимы? И вдруг понял — это кровать поскрипывает на втором этаже. Это, черт ее подери, кровать поскрипывает! Мерно, в каком-то одном ритме… ритме, известном всем мужчинам и женщинам всей земли. Лемман расплылся в улыбке, откинулся на подушку и легко вздохнул. Вот и ответ… Он торопливо укрылся одеялом с головой. И вскоре спокойно и крепко уснул.

*****

— Представляешь, хочу грушу, — Грета тихонько рассмеялась. — Никогда не любила груши. А сейчас, кажется, съела бы… Такую сочную, знаешь, чтоб по рукам стекало…

На узкой кровати Ноэля они не могли быть иначе, как тесно прижавшись друг к другу. Ей нравилось приходить в его комнату. Открывать для себя новые ощущения. Его рука на ее груди не давала ровно дышать. Или нога ее затекала под тяжестью его ноги. Грета редко засыпала в такие ночи, словно боялась что-то упустить, что-то важное, значимое, что придаст ей сил пережить еще один день.

Теперь она смотрела в черные провалы его глаз, зеленый цвет которых хорошо помнила. И чтобы видеть их, она не нуждалась в свете.

— Ты был в детстве, наверное, ужасно смешной!

— Я был гадкий, — лениво прошептал Ноэль, касаясь губами ее волос. — Обрывал груши, такие, о которых ты говоришь, в чужом саду, когда ездили за город. Заливал клеем туфли актрис, бывавших в доме. Выпустил мамину канарейку. Отчим ужасно злился…

— В твоем доме бывали актрисы? — с любопытством спросила Грета.

Ноэль чуть повернулся к ней и провел губами по ее шее, вдыхая запах кожи.

— Да. Я рос за кулисами. Мама — актриса, отчим — режиссер. Ужасный зануда, старше ее лет на двадцать. Он отправил меня в Бэдфорд, когда я застал его с какой-то девчонкой из балета. Я выскочил из шкафа в самый неподходящий момент с простыней на голове и с воплем: «Я привидение!»

Грета выводила пальцем узоры на его груди, пока слушала. Представив себе эту сцену, она прыснула, уткнувшись в его плечо. И все еще посмеиваясь, проговорила:

— Первый раз общаюсь с привидением.

— Мистер Уилсон тоже оценил, — рассмеялся Ноэль. — Настолько, что избегал забирать меня домой на каникулы. Из этой тюрьмы я вырвался только к пятнадцати годам, когда мама вышла замуж за отца.

Не находя слов, Грета чуть приподнялась, долго удивленно смотрела на Ноэля и, наконец, медленно проговорила:

— Я запуталась.

— Я тоже, — хохотнул он, с обожанием глядя в ее нежное лицо, на которое теперь упал яркий свет уличного фонаря. — И до сих пор не распутался. Но так уже вышло. Мама вышла замуж за отца, когда я был уже довольно взрослым мальчиком, весьма заинтересованным в том, что девочки прячут под юбками.

— Не думаю, что им удавалось это спрятать от тебя, — Грета снова примостила голову на подушке. — Мне тоже не удалось, — пробормотала она и нахмурилась: вышло серьезнее, чем ей бы хотелось.

Он перекатился на нее, опершись локтями на матрац, чтобы не придавить женщину под собой. И их губы теперь почти соприкасались. Он слышал, как бьется в ней сердце. Казалось, еще немного, и услышит, как бьются в ней мысли.

— Я же сказал, что был гадким, — шепнул Ноэль. — Но я исправляюсь. А ты? Ты была хорошей? Мне кажется, ты носила платьица с рюшами и ленточки в косах. Это тебе очень подходило. У тебя и теперь бывает такой чистоплюйский вид, что хочется взъерошить.