После первой смерти
Шрифт:
Они вошли в посадку молодых низкорослых деревьев, но Миро продолжал толкать её в лес, стоящий за стеной кустарника. Пройдя сквозь ещё зелёные заросли, Миро заметил укрытие, похожее на шалаш – стены кустарника, перекрытые сверху ветвями растущего рядом дерева, вероятно устроенное детьми для каких-нибудь игр. Кет вспомнила, как в детстве она любила прятаться от всего мира в маленьких укрытиях, подобных этому. Теперь здесь скрывались они вдвоём с Миро. Здесь не могли поместиться двое, лишь кто-нибудь один. Но они были слиты вместе в свирепой связке. Миро втолкнул её в шалаш, и она подумала, что он её
Она тяжело и удрученно вздохнула, но она знала, что ей нужно начать что-то делать.
– Ты не сможешь уйти, - сказала она.
– Мы окружены, - она говорила с трудом, и её голос звучал так, будто бы она говорила в огромной пещере.
– Молчи, - сказал Миро, его голос был хриплым, скрипящим и задавленным.
«По крайней мере, дети уже в безопасности», - подумала Кет.
– «По крайней мере? Нет, это уже неважно. Дети были важны поначалу. И теперь они в безопасности, спасены, вероятно, они уже переданы в руки родителей. А что мои родители, мать и отец? А что я сама? Да, что будет со мной?»
Ей нельзя было паниковать. Ей нужно было сконцентрироваться на лучшем. Теперь она не могла бы подвести саму себя. Когда дым развеется над мостом, и всё успокоится, они будут обыскивать лес. Миро никогда не уйдёт. Не один. Не из этого леса, который он не знает.
– У меня повреждена лодыжка, - сказала Кет.
– Я её подвернула, когда мы бежали. Неудачный прыжок. Возможно, это даже растяжение. Я – обуза для тебя. Почему бы тебе не оставить меня здесь? Один – ты уйдёшь быстрее.
Она была поражена своей способности лгать, импровизировать, планировать действия. Всё же не было никого, кто бы увидел, какой хитрой она может быть. Но если это увидит Миро, то к добру это не приведёт. Она думала о долгих часах, проведённых в автобусе, и о попытке как-то выбраться из той жуткой ситуации. Ей удалось? Она была достаточно храбра? Она провалила попытку выбраться оттуда. Ей хотелось кому-нибудь об этом рассказать, может матери или отцу. И, как всегда, они сказали бы ей, что когда она пытается что-нибудь предпринять, то это всегда имеет плохой конец: «Ладно, по крайней мере, ты хоть попыталась, Кет. Хоть что-то, не так ли? » Возможно, она не была храброй, но, по крайней мере, она пыталась что-то предпринять. Ей хотелось, чтобы кто-нибудь ей сказал: «Да, ты – молодец. Выдержать такое!». Она никогда ещё не чувствовала себя такой одинокой за всю свою жизнь. Это было одиночество отчаяния и печали.
– Ты останешься со мной, Кет. Без тебя они застрелят меня как собаку, - сказал Миро. Его дыхание теперь стало ровнее, голос почти пришёл в норму. Он ещё глубже
– И застрелю тебя, если понадобится. Моим заданием было первым делом застрелить тебя. Убить тебя. Так что я сделаю это без колебаний.
Она посмотрела на него с ужасом. Но она не могла бы позволить ему увидеть её ужас:
– Так почему же ты не застрелил меня тогда?
– Ты была нам нужна. Для заботы о детях. Но Арткин сказал, что я смогу это сделать прежде, чем мы оставим мост, - ему снова было трудно дышать, и на его лице выступила гримаса адской боли.
Она была права – в их глазах она видела свою смерть. Она заглянула Миро в глаза, в них всё ещё было отражение её смерти. Он посмотрел на свою ногу:
– Кровь останавливается.
– Даже если останавливается, то, что в этом хорошего?
– сказала Кет, используя всё, что у неё осталось, чтобы играть свою роль, заговаривать ему зубы, чтобы снова взять над ним верх, как однажды она уже это сделала, и даже дважды, ещё в автобусе. Но, Боже, она устала.
– Больше не будет слов, Кет, и больше не будет игр.
– А я и не играю. Посмотри фактам в глаза. Ты ранен. В лесу полно солдат. Ты находишься в чужой стране. И у тебя нет выхода.
Он не ответил. Она продолжала давить:
– Смотри, возможно, если ты сдашься, то наказание будет легче. В конце концов, ты ничего ещё не сделал. Не ты убил Раймонда. Дети были в безопасности. Даже первый, кто умер, маленький Кевин Макманн, то это был несчастный случай. Я буду свидетельствовать в твою защиту. Я буду говорить, что ты был очень любезен к детям и ко мне. Ты никому не причинил вреда. Ты ничего плохого не совершил.
Его губы состроили улыбку. Но в этой улыбке не было радости и глубины, лишь договор с плотью.
– Ой, Кет. Ты пропустила целый пункт. Всё, о чём каждый раз мы говорили с тобой тогда в автобусе, и ты так и не поняла.
– Не поняла что?
– То, что это не имеет никакого значения, уйду я или нет. Буду ли я жить или нет, если умру, будет ли жить кто-либо ещё или нет. Я служу своей цели.
В его голосе появилась прежняя сила и уверенность, и со всем этим ей придётся бороться.
– Какая ещё цель? Какого чёрта ты смеешь распоряжаться жизнью и смертью?
Но как ей суметь добиться своего, прорвать его защиту, вторгнуться в ту пропаганду, которую он впитывал все эти годы? Она вспомнила его взгляд тогда в автобусе, когда она сняла джинсы, чтобы удалить трусики. И она ощутила стыд оттого, что она снова должна попытаться сделать нечто возбуждающее. Христос, к этому всегда должны были сводиться отношения между мальчиком и девочкой, между мужчиной и женщиной.
Она попробовала сделать свой голос нежнее:
– А чем бы ещё ты смог бы заняться в этом мире? Разве ты не хочешь любви? Жениться? Завести детей? Что плохого даже в маленькой любви? Вместо смерти и борьбы, и той войны, о которой ты всё время твердишь?
Он смотрел на нее пустыми глазами. Силы оставили её, как и надежды. О чём она говорила – о любви, о детях, о семье – ему это было непонятно. Даже любовь в постели или секс. Она снова поняла, насколько он был невинным в наиболее ужасном смысле этого слова: невинность монстра. Но ей надо было упорствовать.