После прочтения уничтожить
Шрифт:
Во Франции в те годы к власти шел Миттеран и влиятельное издательство «Грассе» поставило перед собой задачу: перетащить всех модных радикалов на сторону этого кандидата. После этого на политкорректный язык перешла респектабельная газета «Монд», а вслед за ней британская «Гардиан» и немецкий «Шпигель». Завоевав более справедливые правила в языке (утверждали вчерашние студенческие вожаки), можно будет требовать их воплощения в реальности. И даже надеяться, что новый язык будет понемногу менять тех, кто говорит, и тех, кто слушает.
Западные интеллектуалы 1960-х носили бороды, как Че Гевара, и грезили о мировой революции.
Перво-наперво были раздуты истеричные мифы о том, что революция это обязательно океаны крови и миллионы сломанных судеб. На роль «коммунистического пугала» идеально подходил сталинизм, и вот появились сотни книг и десятки фильмов о кровавом кремлевском тиране. Часть вольнодумцев постарались купить и пересадили в кресла университетских профессоров или модных обозревателей. Ну а те, кто все равно чересчур упорно стремился к революции, рано или поздно оказались в тюрьме.
О том, как правильно нужно прощаться со своей радикальной молодостью был фильм «Год Оружия» с Шэрон Стоун. Бывший бунтарь становится честным американским журналистом, но находит в Италии тех, кто сделал из такой же молодости неправильные выводы – это боевики «Красных бригад», похищающие премьер-министра Альдо Моро.
Система одержала победу. И убедившись, что великих потрясений не будет, буржуа согласились на пару терапевтических пощечин. Формула перемирия была такой: давайте делать вид. Богатые будут делать вид, будто они не богатые, а бедные, будто они не бедные
Интеллектуалы описывали, каким мог бы быть мир, и медиа стали послушно имитировать язык этого будущего. Это и называется «политкорректностью». Давайте слушать этническую музыку, ценить свои национальные отличия, уважать женские права и гордиться бисексуальными свободами. И давайте не будем обращать внимание, что все это происходит на фоне голода в третьем мире, потери нациями суверенности, зависимости женщин и массовой гомофобии. Пока феминистки спорят о последних трех буквах в слове «конгрессмен» и решают, чем заменить корень his в слове history, за их окнами происходят массовые аресты «возможных террористов».
А что касается России, то у нас западной дуэли между интеллектуалом и капитализмом просто никогда не было. И потому политкорректность для нас не адекватна и не актуальна. Если у себя на родине правила возникали, чтобы хоть как-то защитить слабого, то за ее пределами правила используются строго наоборот. Политкорректность у нас применяется тем, кто сильнее, чтобы обезопасить себя от возможных конкурентов.
В России ведь бороды издавна стригли не для того, чтобы походить на европейцев, а просто чтобы поставить бородачей на место и показать, кто в стране хозяин.
Буржуазия
Было время, когда аристократия жила за счет труда крестьян. Освобожденные от грубой стороны жизни аристократы могли позволить себе тонкий вкус и парадоксальные идеи. Население и потребление практически не росли. Потом появились люди (расторопные приезжие… пассионарии из обслуги… плюс лишенные наследства из самих аристократов…), которые задумались: раз уж земли и холопов нам не досталось, то нельзя ли тоже жить за счет других, но иным способом?
Так появилась буржуазия.
В своем первом значении это слово переводится с французского как «житель города» — то же самое, что и «бюргер» в немецком. Но к середине девятнадцатого века это было уже понятие, звучавшее как оскорбление для одних и вожделенный статус для других.
Ругательством слово «буржуазия» сделал Флобер. Под «буржуа» он понимал определенный тип людей. Плоский склад ума, расплющенного выученной с детства житейской мудростью. Ритуальная религиозность без настоящих чувств. Приземленная рациональность, способная убить в человеке любые опасные порывы. Отсутствие вкуса, отделяющее буржуа от всякого истинного искусства. И конечно, культ приличий, какие бы ужасы за ними не скрывались. Буржуазию кормят покупатели и изобретение потребностей. Так что и потребностей, и потребителей должно быть все больше. Несмотря на брезгливое фырканье аристократов, торговый строй быстро приравнял все ценности к рыночным ценам.
Во флоберовском понимании, которое быстро укоренилось в литературе и прессе, буржуа это тот, кто занят только своей частной жизнью. А его частная жизнь сводится к сохранению и приращению частной собственности. Перед нами пошловатый энтузиаст, глядящий на облако, но мечтающий всего-навсего купить его и перепродать фермерам, которым нужен дождь.
Второе, не менее популярное значение, принадлежит Марксу: буржуа это класс. Те, кто покупает чужой труд, а потом присваивает себе основную прибыль. Работают одни, богатеют другие. Буржуа заняли место ненужных посредников между работником и потребителем. А если их не упразднит революция, то скоро они превратят всю реальность в товар.
Марксово понятие быстро смешалось с флоберовским. В наши дни большинство людей интуитивно понимают под «буржуа» некий собирательный портрет. Хотя, конечно, завершенный образ буржуа сегодня мы получаем из массмедиа. Прежде всего из кино.
Если бы кино изобрели на пару веков раньше, мы знали бы немало фильмов, передающих авантюрный и героический дух ранней буржуазии. Это были бы истории отважных купцов-путешественников, организаторов мятежей против европейских корон и меценатов, поддерживающих назло церкви светские науки и энциклопедические знания. Но кино возникло лишь сто лет назад, и мы находим в нем портреты буржуа, уже лишенные романтизма. Сбиваясь в монополии и корпорации, они укрупняют капитал («Трехгрошевая опера»). Делают пошлым и примитивным все, чего касаются («Игрушка»). Манипулируют медиа («Гражданин Кейн»). Финансируют любые режимы, гарантирующие неприкосновенность их прибыли («Гибель богов»). И, наконец, внушают всему остальному обществу желание подражать им, извлекая и из этой массовой имитации немалый доход при помощи «гламурной истерии».
В фильме «Дьявол носит „Прада“» главная героиня Миранда Пристли делает деньги на моде. Она буржуа-класс, занимается строгим воспитанием юной практикантки и прививает ей все рефлексы, которые должен иметь современный буржуа-тип. Гламурный карнавал фильма — отличный фон, чтобы передать бездонное одиночество буржуа. Почти все готовы им продаться и выбрать карьеру, а не творчество, но почти никто не готов их любить. Сами буржуа видят в этом антропологию: Миранда уверена, что ее не любят посредственности, завидующие чужой энергии и таланту. Но тут можно найти и экономику: не хватало еще симпатизировать тому, кто тебя покупает!