После развода. Вернуть жену
Шрифт:
С Элей я после этого виделся лишь раз – когда разбирались с разводом. Папа тогда задействовал все свои связи, чтобы решить этот вопрос побыстрее и без заморочек. Я тогда не совсем трезво воспринимал действительность, запомнил только, что назвал ее новорожденного сына отродьем. Она, видимо, тоже запомнила.
– Не хочу! – возвращает меня в действительность недовольный голосок Сони.
– Но хоть немного ты должна поесть, Сонечка, – упрашивает Эля, и ее нежный голос бьет по нервам.
Аккуратно ссаживаю дочь с колен и встаю.
– Я
– Да, папочка, – смиряется малышка, а Эля полощет меня неприязненным взглядом.
Игнорирую ее и выхожу подышать свежим воздухом. Не ей учить меня, как обращаться с дочерью. Я готов день и ночь сюсюкаться с Соней, но ей это не поможет. Она ребенок, она не понимает, что ее мучают ради ее же блага. Отказывается от еды, истерит из-за уколов. В таких случаях помогает только строгий подход. Мне и самому стремно, но это ради ее же блага. И уж точно не такой, как Эля, меня осуждать!
Глава 8
Эля
Выдержка трескается по швам. Не могу собрать себя в кучу, не могу больше слушать слова доктора. Мне нужно на воздух, нужно прийти в себя, и я, быстро извинившись, покидаю кабинет, прислоняясь по стенке, а потом сползая по ней вниз на холодный кафель пола и утыкаясь лицом в ладони.
Одно дело – знать, что твой ребенок болен, просто знать название болезни, но видеть Сонечку улыбающейся и живой. А другое – в мельчайших подробностях слышать названия процедур, про этапы лечения, прогнозы, перспективы и риски. И представлять, представлять…
Голова кружится, тугая веревка словно стягивает шею, стискиваю зубы до боли, сжимаю губы, чтобы не разрыдаться, оглашая пустой коридор с приглушенным светом громким воем убитой горем женщины.
Но нет, так нельзя. Мысленно даю себе хлесткую пощечину и заставляю тело встать, пойти куда-то, подальше от кабинета. Если Демид сейчас из него выйдет, я, ослабев от боли в душе, кинусь к нему на грудь за утешением.
Нет, этому не бывать! Я не опущусь настолько.
Завидев вдали большой кофейный аппарат, спешу к нему, сжимая в руках сумочку. И только дойдя, понимаю, что у меня нет иностранной валюты. Даже кофе не могу себе купить. А он бы привел меня в чувство.
Лбом прислоняюсь к пластиковой обшивке огромной бандуры, где находится вожделенный напиток. Нет, я не хочу пить, мне просто нужно чем-то занять руки, совершать какие-то действия.
– Вам помочь?
С удивлением поворачиваю голову, слыша мужской голос, на чистом русском с приятным акцентом, обращающийся ко мне. Напротив стоит высокий черноволосый мужчина в больничной зеленой робе и шапочке. Его невероятные голубые глаза смотрят на меня, полные губы улыбаются. Невольно отвечаю такой же улыбкой. Обаятельный доктор, да еще и говорит по-русски. На табличке значится латиницей: «Таранов Лука».
– Я Лука, медбрат этой клиники, – спешит представиться мужчина, складывая
– А я мама одной пациентки. Эля, – отвечаю скороговоркой, потому что нужно же что-то сказать.
– Вы хотели кофе? Капучино? С молоком? Дайте, я угадаю, – деловито спрашивает он, бодро подходя к кофейному чудо-аппарату и вытаскивая из кармана монетки. Верх формы без рукавов обнажает мускулистые руки с черными волосками.
– Я… – хмурюсь, потирая лоб, потому что я вроде как разговариваю, реагирую, но внутри все тот же заторможенный робот, у которого засбоили все программные настройки.
– Латте, все женщины любят латте, – уверенно кивает Лука и ловко нажимает кнопки, ставит стаканчик в специальное отверстие.
Улыбка не сходит с лица. У него прекрасное настроение, и это так не вяжется с моим состоянием и обстановкой больницы, что мне немедленно хочется уйти и покинуть общество этого улыбчивого человека.
Когда-то я была такой… Когда-то радовалась самым простым вещам, наслаждалась жизнью и хотела, чтобы все вокруг поняли, что не из-за чего грустить, если ты здоров, имеешь друзей, любимых и интересные занятия…
– Хорошо, спасибо, – выдавливаю из себя, наблюдая, как струя ванильного цвета льется в коричневый стаканчик, а потом медбрат подает мне ее, осторожно держа в руках.
– Смотрите не обожгитесь, – предостерегает, а потом показывает на какую-то дверь. – Кафетерий еще закрыт, но могу предложить комфортабельные условия комнаты для персонала, – приглашает улыбчивый медбрат, делая и себе порцию обжигающего напитка. – Вам, наверное, интересно, что забыл русский в израильской клинике. Это очень запутанная история…
Мне совсем неинтересно ни это, ни посиделки с медбратом, будь он хоть трижды обаятелен и имей в арсенале истории со всего мира. Все, чего я хочу, это сесть и в спокойной обстановке выпить кофе и позвонить няне. Узнать о своем ребенке, а потом выяснить, в каком режиме мы будем посещать клинику и какие процедуры будут первыми и когда именно…
Неужели он не понимает, что здесь люди не просто праздно проводят время! Здесь матери и отцы больных детей, которым не до банальных и пустых разговоров! Или у него тактика такая, чтобы всех своими улыбками подбадривать? Так вот, в моем случае это не работает.
Я уже намереваюсь в вежливой форме дать понять медбрату, что его общество мне сейчас не нужно, и уже было открываю рот, но Лука, неверно истолковав мое молчание, открывает какую-то дверь сбоку, подталкивает меня к ней и зачем-то ненароком приобнимает за талию, кладя большую руку плашмя на поясницу.
Не успеваю отреагировать и отойти, ничего не успеваю. Открывается дверь кабинета врача Сони, оттуда выходит Демид. По его виду понятно, что он в точно таком же состоянии, в котором была я, когда покидала стены этого кабинета, но он видит меня и резко останавливается.