После «Структуры научных революций»
Шрифт:
В это время меня пригласил Чарлз Моррис, один из авторов «Энциклопедии унифицированной науки», который написал очень известную книгу (название, к сожалению, не могу вспомнить). Он спросил, не возьмусь ли я за подготовку одного из томов этой энциклопедии. Первоначально за этот том отвечал какой-то итальянец, удравший в Аргентину, кажется Альдо Мили.
Вначале не предполагалось посвящать отдельный том истории науки, однако план энциклопедии составлялся задолго до того, как что-то стало появляться, и был ориентирован на совершенно других авторов. Они обратились к Бернарду Коэну, который рекомендовал меня. Ая, предполагая, что мог бы воспользоваться этим предложением для написания первого краткого варианта «Структуры научных революций», согласился и послал заявку в Фонд Гугенгейма. В то время я уже писал «Коперниканскую революцию» и предполагал
В. К и н д и: «Коперниканская революция» была опубликована…
Т. К у н: В 1957-м.
A. Б а л т а с: Почему вы выбрали именно коперниканскую революцию?
Т. К у н: Я уже писал о ней и рассказывал в своих лекциях. Мне нужна была книга, у меня был материал, я мог ее написать и не считаю, что это совсем уж глупая книга. Видимо, это было не то, чего я хотел, однако в некоторой степени принесло пользу. Я написал эту книгу потому, что читал лекции на эту тему.
B. К и н д и: А заявка в Фонд Гугенгейма была подана раньше?
Т. К у н: Я обратился в Фонд Гугенгейма, вероятно, в 1955–1956 гг. [на самом деле в 1954–1955 гг.]. Но мои проекты часто бывают далеки от реальности… Думаю, я никогда не мог точно сказать, сколько времени мне потребуется на какую-то работу. Мне кажется, я закончу ее в течение двух лет. Проходит время, я все еще над ней работаю и опять думаю, что через два года закончу, и так может продолжаться неизвестно сколько времени.
B. К и н д и: У вас уже были в то время ид ей по написанию «Структуры научных революций»?
Т. К у н: Эту книгу я хотел написать еще с тех времен, когда только начал изучать Аристотеля. Потому-то и пошел в историю науки. Я не знал, что она собой представляет, но был убежден в ее некумулятивности и что-то знал о научных революциях. Это было то, чем я действительно хотел заниматься. И слава Богу, что это заняло у меня столь долгое время, поскольку я успел приобрести репутацию в других областях. А идеи? Мне не хотелось говорить о них слишком рано, хотя они вышли в свет несколько преждевременно, но… слава Богу!
В. К и н д и: Некоторые из ваших идей похожи на разработанные Хэнсоном в его книге «Образцы научного открытия», в частности в главе 1 «Наблюдение».
Т. К у н: Да. Это логика открытия, в которую я все еще не верю, хотя полагаю, что вы можете говорить не о логике, а об обстоятельствах, в которых проявляется открытие.
В. К и н д и: Что вы можете сказать о видении (seeing)!
Т. К у н: Меня интересовал сдвиг гештальта как аспект изменения концептуальной структуры.
В. К и н д и: Как вы к этому пришли?
Т. К у н: Я пришел к этому благодаря изучению Аристотеля, а также отталкиваясь от других эпизодов. Когда я говорил студентам о Галилее, я преподносил его учение таким образом, чтобы важнейшие вещи в нем казались относительно аномальными. Вы помните, у Галилея есть рассуждение: тело, свободно падающее с вершины башни, движется по полуокружности с постоянной скоростью и стремится к центру Земли. Это рассуждение было для меня очень важным. Я старался понять, почему он это сказал. Имеется также аргумент, который кажется более понятным и объясняет, почему тела никогда не отклоняются от Земли независимо от того, с какой скоростью движутся. Здесь есть ошибка, и, мне кажется, я понял, в чем она состоит. Если вы знаете, как анализировала проблемы движения средневековая концепция «изменения формы», вы можете открыть эту ошибку. Это обычная ошибка истории ранней науки, поскольку люди не использовали и понятие ускоренного движения, и… Вот такие вопросы высвечивали аномалии и непосредственно относились к тому, что я пытался делать.
А. Б а л т а с: Вы остановились на том периоде, когда покинули Гарвард и переехали в Беркли. Как вас там встретили, с кем вы общались?..
Т. К у н: Расскажу интересную историю. У меня был друг, тьютор, как и я в Гарварде, который дружил с человеком по имени Стивен Пеппер. Этот человек руководил философским факультетом в Беркли. Мой
До этого я никогда не читал обзорных курсов по истории науки. Поэтому каждая лекция требовала от меня особого исследования, и это было мне очень полезно. Я более глубоко изучал историю науки, учился оценивать книги, которые мне не нравились, но о которых я тем не менее должен был говорить. Именно для этого обзорного курса я изучал историю биологии. Я познакомился с попытками организации развития науки. Наконец, обнаружил то, что впоследствии отразил в некоторых моих опубликованных работах и что представляется мне очень важным, а именно: обычное разделение истории науки на историю древней и средневековой науки и историю современной науки, начинающуюся с XVII века, не работает. Существует группа наук, которые возникли в античности и пережили первый взлет в своем развитии в XVI–XVII столетиях, это механика, отчасти оптика и астрономия. И есть множество таких областей исследования, которые едва ли существовали в античности и до сих пор не имеют ясных очертаний, хотя и пользуются экспериментом. Поэтому от Ньютона я предпочитаю двигаться назад, к началу XVII века, говорю о Бэконе и Бойле и о формировании экспериментального метода. Такая организация обзорного годичного курса кажется мне намного лучше, чем обычная его структура.
Об этом я написал статью «Математическая и экспериментальная традиции в развитии физической науки» [226] . Эта статья весьма схематична, однако здесь я подробно развил мысль о том, что «не нужно называть сферы исследования по их предмету, а нужно смотреть, чем они были». В «Структуре» мне не удалось выразить эту мысль достаточно четко. На философском факультете я читал этот курс от Аристотеля до Ньютона. Я каждый год вел также семинар для аспирантов.
На самом деле проводить семинары на эту тему в Беркли было чрезвычайно трудно, поскольку очень немногие из аспирантов имели достаточную подготовку. Приходилось подбирать какую-то тему и предоставлять слушателям возможность работать так, как они могут. В этом было кое-что полезное, но получило реализацию лишь в Принстоне, где у меня сложилась группа, на которую можно было надеяться, где были люди, которые могли и хотели работать…
Вскоре после того как я приехал в Беркли, меня пригласили в Центр поведенческих наук [в Стэнфорд]. Я не смог принять это приглашение, поскольку только что приступил к работе в Беркли. Однако через один или два года моего пребывания в Беркли меня пригласили снова. Я получил разрешение и отправился в Центр, чтобы посвятить этот год написанию «Структуры научных революций».
Это был невозможно трудный период в моей жизни. У меня была очень содержательная статья, которую я написал раньше. Еще в Беркли меня как-то попросили написать статью в коллективный труд по социальным наукам о «роли измерения в научном познании». Это было время, когда я познакомился с вашим премьер-министром [Андреасом Папандреу]. Он дал статью по экономике, а я – по физической науке. В конечном итоге получилась статья «Функция измерения в физической науке» [227] , которая оказалась для меня чрезвычайно важной. Там была короткая фраза об операции подчистки мелочей в науке. Я даже не помню, как она возникла, но она привела меня к понятию нормальной науки. К тому же я не считал каждое изменение революционным, понятие постоянной революции внутренне противоречиво. Так или иначе, но я рассматривал нормальную науку как решение головоломок, хотя это было еще не все. Тем не менее это помогло мне подготовиться к написанию «Структуры», что было моей задачей на следующий год.