После свадьбы жили хорошо
Шрифт:
— Пусть бабахнет. Стекла вылетят, а здесь будет яма, вот на этом месте.
— Ну!.. — совсем теряется Гоша. — Ну, знаешь… Это…
— Кто главный?
— Верка, перестань! Это уже…
— Ах, так? Убирайся! Сейчас на клочки разнесет! — Вера чиркает спичкой и подносит огонек к ракетному хвосту. Хвост долго не хочет, загораться. Верочка ждет, обжигая пальцы. Наконец что-то зашипело, заскворчало, как масло на сковородке.
— Верка!! Отойди!..
Верочка демонстративно стоит над чадящей картонной трубой. И
Он еще лежит на ракете, когда из парадного выбегают Павлик и Сережка, выходят Константин Семеныч и Олег Веселов. А минутой позже появляется Фридрих.
Все они не сразу понимают, отчего Гоша лежит на ступеньках и прихлопывает ладонями, гасит что-то под своим животом. Зрелище загадочное. Похоже, будто Гоша здесь, на дворе, поймал своей удочкой громадную рыбину и теперь боится упустить.
— Да они же… ракету!.. — вдруг догадывается Павлик.
— Сломали?! — выдыхает Сережка.
Все подбегают к ступенькам, все кричат — одна Верочка наблюдает за происходящим спокойно.
— Ну, что такого? — говорит она. — Обыкновенное дело. Он хотел взлететь на ракете… Гоша, встань. Запуск не удался. Я знала, что эта колбаса не взлетит.
— Вы же раздавили!! Сломали!!
— Это Верка научила! — разъярясь, выкрикивает Павлик. — Нарочно!.. Константин Семеныч, мы полмесяца делали! А она все испортила! Это ее фокусы, точно знаю!
— Гошка, — говорит Верочка. — Защищай меня. Я женщина.
Константин Семеныч отворачивается и потихоньку фыркает. Ему нравится Верочкин характер, я знаю; он всегда защищает Верочку, невзирая на правила педагогики. И, в общем, я соглашаюсь с ним…
Гоша встал, рассматривает порванную майку, всю в грязных разводах. Гоша сконфужен. И все-таки героический подъем еще не схлынул, азарт и отчаянность не покинули Гошу. Он огрызается на Павлика:
— Не лезь к ней! Это я сам. И ничего твоей ракете не сделалось, вот смотри — целая…
Верочка одаривает его улыбкой. Опускает глаза.
— Гоша, не говори неправду. Хвост я подожгла.
— Вот!! — вскидывается Павлик. — Слышали? Она подожгла!..
— Верка, уши нарву! — монтер Веселов шагает к дочке. — Опять вытворяешь?
— Папа, ничего не произошло.
— А почему у тебя все руки-ноги ободранные?
— Так всегда было.
— По крышам лазает! — с ехидным торжеством докладывает Павлик. — По крышам и чердакам. Всем известно.
— Это верно? Чего тебя носит по крышам?!
Вера молчит.
— Я спрашиваю?!
— За голубями, вот зачем… — мстительно договаривает Павлик. — Она больных голубей подбирает.
— Запомню, — обещает Верочка Павлику. — Запомню.
— Верка, это
— Ну и что? Правда.
— Братья, — нахмурясь, говорит Фридрих, — с голубями сейчас возиться опасно. Болеют орнитозом, и были случаи заражения… Вы смотрите!
— Верка! — с нешуточной угрозой говорит Веселов. — Где эти голуби?! Я им сейчас же башки пооткручиваю!..
— Вот еще.
— Да пойми, Верочка, — вступается деликатно Фридрих, — это на самом деле опасно. Больных голубей специально уничтожают!
— Верка, где они у тебя?!
— Спрятаны. Не найдете, не старайтесь. Только я знаю и вот он… — Верочка кивает на Гошу. — Кстати, Гоша, ты им водичку поменял? Иди поменяй.
Фридрих как был с разинутым ртом, так и остался. Он смотрит на сына и не может, не в состоянии поверить:
— Го-ошка!.. И ты — тоже? С ними возишься?!
— Иди, Гоша, — говорит Верочка.
— Не смей! Гоша, я тебе приказываю! — Фридрих даже притопывает ногой. — Сумасшедшие! Ну что же это делается?!
— Верка, три шкуры спущу! Сейчас, при всех, ремнем насандалю! Да я т-тебя…
— Они ж по своей глупости не понимают! — кричит Фридрих. — Такая опасность! Ненормальные!..
Верочка вдруг вытягивается вся, бледнеет, пропадают веснушки на ее гневном лице.
— Что вы орете?! Мы в лечебнице были. Три раза ходили, всех расспрашивали… «Башки пооткручиваю»!.. Шестеренки вы, машины бесчувственные. Сами развели голубей, а теперь башки откручивать? Не дам, хоть убейте!
— Ну, Верка! — говорит Веселов, потрясенный и даже как будто напуганный. — Ну, отпетая!.. В кого ты такая уродилась?..
А Константин Семеныч смотрит на Верочку, фыркает, смеется, любуется откровенно; потом исподтишка показывает большой палец: «Молодчина!»
И вот они уходят со двора, десятка два путников, взрослые и дети, с рюкзаками, с удочками, с фляжками на ремнях, — уходят так же, как уходили двадцать пять лет назад с моим Алешей. Что изменилось? Будут другие песни, будут другие костры гореть, и другие намечены маршруты, но в разговорах мальчишек, никогда не знавших Алешу, я вдруг слышу знакомые слова, Алешкины слова, и кто-то из ребят поступает так, как поступил бы мой Алешка, и мне кажется, опять явственно кажется, что он здесь, я вижу его; он уходит среди своих учеников, а я остаюсь его ждать… Что изменилось?
Я вижу, как Верочка и Гоша задержались у ворот.
— Встань сюда! — приказывает Верочка. — Закрой глаза. И не смей шевелиться.
— Зачем?
— Так надо. Не шевелись. Ну?
Гоша закрывает глаза, застывает покорно. Верочка, склонив голову, рассматривает его, как свою картину, как творение собственных рук. Потом осторожно и неумело целует.
— Вера…
— Не смей подходить! От тебя мылом пахнет.
— Верк…
— Не смей! На голову поставлю!
— Зачем же тогда целуешься?