Последнее интервью

Сарнов Феликс Бенедиктович

– Согласен, – легко согласился Федя, – конечно, штамп. А что плохого в штампах, Таня. Знаете, – он усмехнулся, – один великий актер, еще дореволюционной русской школы, как-то услышал, как кто-то говорит про менее известного и вполне заурядного, что тот, дескать, играет на штампах. И великий хмыкнул и сказал: «Ну и что с того? Я тоже – на штампах. Только у него их – пять, а у меня – сто…»

– Ты действительно – профи, – слегка разомлев от рислинга, уже за кофе и пирожными сказал Лешка.

– Вышивать по чужой канве – легко, – равнодушно отмахнулся Федя, – вот самому что-то сотворить, как ты… С нуля… Это другое, хотя…– он на секунду задумался, –

и там, и там, как у пианиста – надо правильно нажимать на нужные клавиши и не задевать соседние.

– Вот как? – вскинулась Татьяна. – Значит, писатель по-вашему тоже просто нажимает на клавиши? И никаких вдохновений и…

– Ну почему? Можно вдохновенно нажимать – у кого это есть, – некоторые и без обходятся. Ремесленникам, вроде меня, это вообще не нужно. Но и те, и другие, и даже третьи, если они – профи, а не кастрюли паяют, – должны знать, на какие – нажимать, а какие – не задевать.

– И вы, значит, знаете? – пристально глядя на него, спросила Татьяна.

Федя не видел ее взгляда, потому что сам пристально смотрел на вальяжно развалившегося на диване и неторопливо вылизывавшегося Леню. И вдруг… Он в одно мгновенье постарел. Он не изменил позу, не сдвинулся с места, вообще не шелохнулся, но словно согнулся от какой-то навалившейся тяжести. Взгляд у него стал какой-то усталый и тусклый. Перед Лешкой и Татьяной сидел очень усталый, пожилой человек. И человек этот медленно заговорил:

– Удивительные существа, – хрипловато, задумчиво и словно с натугой сказал он, – Такие ласковые и такие отчужденные… Такие игривые и такие серьезные… Дающие столько уюта, столько тепла и смотрящие такими глазами – далекими и холодными… Как могут сочетаться такие разные свойства? Как можно давать такое тепло одним лишь фактом своего присутствия, и в то же время смотреть такими холодными, чужими глазами? Даже не смотреть, а рассматривать… Мы знаем , что много веков не прирученный, неизменный и никем не переделанный зверь зачем-то живет рядом с нами. Мы знаем, что кошку невозможно принудить делать то, чего она делать не хочет, невозможно подчинить себе, вообще невозможно заставить. А если попробовать, – он как-то злобно усмехнулся, – если давить, то, как говорили на одном пляже спасатели, «может случиться и непоправимое», и отнюдь не с кошкой, но…– он помолчал секунд пять, а потом: – Но только тот, кто прошел через это, знает еще кое-что.. дом, в котором жила кошка, а потом ее не стало, это дом – мертвый…

Лешка, смотревший на Татьяну, легонько дотронулся до Танькиной руки – у нее глаза стали, что называется, «на мокром месте», – а потом перевел взгляд на усталого…

Никакого усталого, пожилого человека перед ним не было. За столом сидел прежний, вполне моложавый мужик, на вид никак не старше Лешки, и смотрел на Лешку и Татьяну холодноватыми глазами теплого цвета.

– Это кусочек из одной повестушки мало кому известного автора, – ровным, слегка отсутствующим тоном, каким читают лекции, сообщил их гость, – Я видел, как вы смотрите на Леню, как гладите его – это не первый кот у вас, вы уже теряли такого зверя. Я сам проходил через это и мне это видно… И я привел вам по памяти маленький кусочек хоть и не бог весть какого, но писателя – того, кто умеет нажимать на нужные клавиши, – и… У вас, Таня, глаза на мокром

месте. Теперь вы поняли, что такое – эти клавиши, и что я имел в виду?

– Поняла, – помолчав, почти таким же ровным тоном сказала Татьяна. – Но на эту «клавишу» сейчас нажали вы.

– Чуть-чуть, – кивнул Федя, – и чужим пальцем.

– Да, – сказала Татьяна. – За неимением своих. Прошу прощения, я вас оставлю, у меня есть дела по хозяйству, – она встала из-за стола и вышла из гостиной, по пути погладив Леню по загривку.

– Значит, ты за пару деньков сделай… Ну, что я сказал, с девчонкой и взглядом фотографа. Ну, это пустяки – один два абзаца, больше не надо. А надо кое-что посерьезнее. У тебя дивный кусок – ретроспективный, воспоминания героя о том, как он познакомился с женой… Ну, сначала ее сестра, перепихон с ней, а потом случайно видит откуда-то приехавшую Ксюшу и… все такое. Но весь этот кусок у тебя дальше – никак не работает на сюжет, вообще обрывается и… никуда не ведет. А должен вести, должен сработать.

– Как? – спросил Лешка.

– Очень просто. Сейчас объясню – на пальцах и… Ты поймешь. – он усмехнулся, – уже на своих. Смотри, у тебя жена героя узнает про его измену чисто случайно – заглянув в чат на его компе. Это неправильно, Леша. То есть в жизни такое, конечно, запросто может случиться, но не в романе.

– А что ты предлагаешь? – медленно проговорил Лешка, поглядев на него как-то… странновато

– А очень просто. Он, упоенный этой встречей с девчонкой, вываливает все сестре жены – он же думает, что они с ней друзья, и все прошлое быльем поросло. А вот она уже – его жене.

– Она же хороший человек, – помолчав, сказал Лешка. – Зачем ей это?..

– Конечно, хороший, Леша. Но ты вспомни эту историю из прошлого, свою ретроспекцию – герой сначала трахается два дня и две ночи с этой сестрой и даже делает ей предложение. А потом трах-бах, и женится на… своей жене – ее сестре. Причем, если его жена – никакая не… ну, не вамп, не, как ты пишешь про ее сестру, «первая красотка Москвы», то та… Она, Леша, привыкла, что у нее на хвосте всегда гроздь кавалеров, и это она всегда сама выбирает, кого – на вечерок в кабаке сегодня, кого – на перепихон, на ночку, а кого – в мужья. И тут ей жизнь преподносит такой сюрприз, такой щелчок по носу… Как она может такое забыть? И потому: Помнишь, что я тебе говорила много лет назад про него? Так вот теперь, когда тебе т а к плохо, он дерет какую-то молоденькую телку…

– Через двадцать пять лет? Вот так ударить? Когда ее сестра уже при смерти? – глухо спросил Лешка.

– Да хоть через сто двадцать пять. Ты помнишь сказку про лягушку и скорпиона? Скорпион понимает, что не надо жалить, что он сам тогда потонет, но… Бьет своим жалом. Не потому что он плохой, а потому что он так устроен. Он не может иначе. Вот и она – так же. Она потом может за голову в ужасе схватиться, типа «что же я наделала»… Ты, кстати, так и сделай. Но не ударить – не может.

– Но все равно, – что-то прокрутив у себя в мозгу сказал Лешка, – Это подлый удар. Под самый дых… Он вызывает настоящее горе… страдание, плач…

– Да не подлый он, Леша. Удар вообще не может быть подлым, или не подлым – он должен достичь цели. И удар – не может не вызвать плача – тогда, Леша, он называется иначе. Ты меня понял?

Конец ознакомительного фрагмента.