Последнее лето в национальном парке

Шелехова Маргарита

— Живите, как хотите, — подумал я, потому что голова моя гудела после путешествия на турбазу синим пламенем, и чужая жизнь меня никак не касалась.

К обеду была подана яичница и вареная картошка, густо политая растопленным салом с жареным луком. За столом мы сидели впятером, поскольку маленький стрелец оказался сыном Стасиса. Как выяснилось в ходе разговора, отец со своим шустрым сыном жили через дом отсюда, но женщин в их доме не было, и они столовались у Жемины. Я спросил, кому принадлежал соседний разрушенный дом.

— Пьяницам, — вздохнула Жемина, — у него вся печень расползлась по кусочкам. Хотел все ей завещать, да не успел. А родственники ее жить не пустили. Она потом в райцентре под поезд бросилась.

Все равно жалко!

К концу обеда появился таинственный Альгис, мрачноватый широкоплечий блондин, оказавшийся близнецом Стасиса. Он жил с семьей в соседнем городке, но иногда ночевал у матери. Мои вещи были уже перенесены наверх в мансарду, потому что Альгис предпочитал спать внизу. Мы поужинали вареной картошкой, салом и сыроежками, а потом я поднялся в мансарду. Три двери были заперты, а четвертая вела в небольшую кладовку, увешанную шкурами. То, что когда-то бегало в этих шкурах, должно было походить на динозавров, но были и шкурки каких-то непонятных зверей, похожих на уродливых восьмилапых насекомых.

Как оказалось, мне нужна была пятая дверь. Комнатка была побольше прежней, а меблировка состояла примерно из того же джентльменского набора, что и внизу, но со стареньким диванчиком вместо серванта.

На фанерной стенке у изголовья железной кровати красовалась надпись, выполненная затейливой кириллицей: «Мене! Мене! Текел! Упарсин! — Решение Беловежской пущи (обжалованию не подлежит!)».

В углу высилась горка из старых стульев, и на одном из них висело старомодное пенсне с золотой дужкой. Тут же лежал открытый чемодан без ручки, наполненный пожелтевшими от времени вырезками газетных заголовков. Сверху красовалось: «Поднять племенное дело в Поволжье на мировой уровень», «Награда нашла героя» и «Американские милитаристы проводят учения в Европе». Под вырезками я обнаружил двух мерзлых покойников среднего возраста, обложенных лыжными палками. Увидев меня, они обнялись и начали оживленный разговор, причем более крупный жаловался, что лошади неимоверно подорожали, а более мелкий считал, что за коня в иных случаях можно и пол-цар-ства отдать. Оба были пьяными вдрызг, и один из них, как я понимал, и был Пушкайтисом — тем самым, про которого спрашивала маленькая русалка.

— Только представьте на одно мгновенье, — говорил тот, что помельче, — заворачивает князь Игорь за шатер, а там конь — оседлан и бьет копытом!

Крупный представил, они посмотрели друг другу в глаза и запели хриплыми дружными голосами: «Не думай о мгновеньяьх свысока…»

— Уй-йобывайте отсюда, — предложил я им, но они посмотрели на меня с нескрываемым презрением.

— Пажеский корпус в Санкт-Петербурге кончали? — ехидно спросил мелкий.

— Полицейскую академию в Санта-Барбаре, не хотите? — я был настроен весьма решительно.

— Я полагаю, торг здесь не уместен, — изрек крупный и обратился к собеседнику, — у нас еще есть время!

— Пара минут на сборы, — сказал я.

— Читал пейджер. Много думал, — заржал мелкий.

Я закрыл чемодан и, натужась, потащил его к окну. Чемодан плюхнулся в темную лужу, а я спустился вниз по лестнице и потащил чемодан на помойку. Помойка под старым дубом впечатляла своими размерами и запахом.

— Сходи, мусорок, к недорогому районному психоаналитику, в Санта-Барбаре их навалом, — презрительно посоветовали они мне из чемодана хором и продолжили беседу.

Совет был неплохой — доктор мне, пожалуй, не помешал бы. Носить чемоданы, по крайней мере, он запретил бы мне совершенно точно, потому что мои уши уже пульсировали от сильной головной боли, и меня вырвало от помоечного запаха прямо тут же, под большим дубом.

— Черт! Нужно было не трогать этих покойничков вообще, — подумал я, и в этот же момент откуда-то сверху раздался важный спокойный бас:

— Деяния, продиктованные пассионарностью, легко отличимы

от обыденных поступков, совершаемых вследствие наличия общечеловеческого инстинкта самосохранения, личного и видового.

На дубовой ветке сидел белый голубок со странно вывернутыми лапками. Я запустил в него камнем, а он вцепился покрепче когтями в дубовую кору и жалобно замяукал.

— Никого не трогаю, относительно примусов не обращаться!

— Будешь ты мне тут лапшу на уши вешать, кот ученый, — сказал я, примериваясь к цели следующим камнем, но он тут же растворился в воздухе.

— Пошлость есть скрываемая изнанка демонизма, — донеслось уже из воздуха, а я опустился на землю у ближайшего куста орешника, потому что от боли просто темнело в глазах, но тут кто-то, оказавшийся потом большой зубастой щукой, прокусил мой палец до крови. Я вскрикнул, и щука уплыла по влажному воздуху вглубь орешника. «А не ходи в наш садик!» — процитировал я сам себе милиционера, постоянно дежурившего в голубом скверике у Большого театра в самом центре Москвы, и поплелся к дому.

Глава 16

Я действительно спешила — меня ждал мой заведующий отделом Владимир Иванович Ильин, и сегодня вечером у нас была встреча с немецкими этнографами — намечался один занятный общий проект.

Дела института последнее время шли неважно, народ подрабатывал, как мог, и некоторых своих коллег я не видела месяцами. Застать меня на рабочем месте тоже удавалось не всякому, но работалось мне сейчас удивительно легко и быстро. Впрочем, мои академические занятия уже проходили по разряду хобби, утратив привычную им роль главного источника существования.

С учениками у меня не ладилось — аспиранты сторожили и торговали, а те из них, кто добирался до защиты, получали свои белые шары за то, что добрались. Некоторое оживление научной деятельности наблюдалась только у матерых и закоренелых — средств для новых экспедиций почти не выделялось, вот и приходилось вскрывать глубинные пласты старых наработок, что однозначно свидетельствовало в пользу стресса как временного катализатора перехода экстенсивного в интенсивное.

Да, романтические времена миновали, и надежды на улучшение ситуации в ближайшее время, увы, не существовало. Этой осенью речь шла о сохранении позиций в бюджете следующего года и своевременности финансирования, но итоги утренней встречи делегации молодых ученых Российской Академии наук с членом правительства все же превзошли мои ожидания. Перед встречей мой коллега из Института океанологии получил мягкий упрек от референта за отсутствие парадного костюма, после чего референт впервые узнал о размере оклада научных сотрудников и постарался ускользнуть из помещения, потому что оклада как раз хватало на пять хлебов и две рыбы (Матфей 14, 13–21; Марк 6, 30–44; Лука 9, 10–17; Иоанн 6, 1 — 13), и выкроить долю на новый костюмчик было сложно. Спустя четверть часа после начала встречи нам дали понять на самом высоком уровне, что страна без нас в ближайшее время обойдется, и цинизм нашего собеседника выглядел слишком откровенным даже для клоунады смутного времени. Летите, голуби, летите…

Самая грустная вещь всех времен и народов — это, пожалуй, «Сирены Титана» Курта Воннегута.

Космическая пьеса с триединством равнодушия времени, равнодушия пространства и равнодушия действия — попробуй-ка, будь счастливым после спектакля со своей неуместной жаждой любви. А стоит ли вообще требовать любви от Эпохи, Территории и Закономерности?

Пару газетных публикаций по итогам встречи я, конечно, организую, но это пока все, чем можно ответить. Завтра что-нибудь придумаем, ведь завтра будет другой день, а сейчас не перейти ли в мемориальную фазу, если уж судьба послала мне привет с этим молодым человеком? Неудачно попал, вот только — спешка, досада, чепухи наговорила… Плохой сон приснится ему сегодня…