Последнее лето
Шрифт:
– А я иногда думаю вовсе о другом, – сказал Синцов, – станет или не станет им наконец совестно?
– А к-кому именно должно, по-вашему, стать с-совестно? – спросил Гурский. – Ч-черчиллю д-должно стать с-совестно? П-почему?
– Не знаю, – сказал Синцов. – Но, по-моему, им где-то в глубине души все-таки должно быть совестно.
– Ну что ж, м-может быть, кому-то из них и совестно, т-тем более в г-глубине души. Но второй фронт они откроют не п-потому, что им с-совестно, а п-потому, что им это н-нужно.
– Так думать проще всего, –
Сказал не о втором фронте, а о чем-то отдаленном и страшном, стоявшем за словами Гурского и касавшемся не только второго фронта, а всей жизни вообще.
– А м-мы вообще ж-живем не п-по личному желанию, а п-по необ-бходимости, – сказал Гурский. – К-как вам известно, мы в н-нормальных обстоятельствах не п-приемлем самоубийства. К-казалось бы, п-просто: н-не хочешь жить, н-не живи. А н-на самом деле от т-тебя требуется д-другое. Не хочешь жить, а ж-живи. П-поскольку в этом есть общественная н-необходимость. Д-даже когда сталкиваешься с т-такой грубой п-правдой, от к-которой жить н-не хочется. Все равно ж-живи.
– А ну вас к черту! – сказал Синцов. – Все вы думаете как-то навыворот, взявшись правой рукой за левое ухо.
– Н-не всегда, но ст-тараюсь, – усмехнулся Гурский. – К-когда думаешь, н-находясь в таком н-неудобном положении, это изб-бавляет от п-первых попавшихся мыслей и н-наталкивает на б-более содержательные.
В это время им наконец подали солянку. Гурский снова обрадовался ей так же, как давеча картошке, – и тому, что ее подали прямо на сковородке, и тому, что, только что снятая с плиты, она еще шипела.
Под эту огнедышащую солянку они быстро незаметно допили всю водку.
– Что ут-томил вас разговорами об отвлеченных материях? – спросил Гурский.
– Да, на мою слабую фронтовую голову с непривычки тяжеловато, – сказал Синцов без улыбки.
– М-молодец, комбат, щ-щелкнул меня по носу и даже н-не улыбнулся. Считать себя умней собеседника – м-моя с-слабость! П-перейдем на конкретные т-темы. Не устроить ли вас п-переночевать?
– Спасибо, уже устроился, в комендатуре.
– П-первый вопрос отпал. Несколько п-позже иду в гости к одной д-даме. Предп-полагаю, что там могут быть и д-другие. М-могу взять с с-собой, ост-тальное зависит от вас.
– Нет охоты, – сказал Синцов. – Боюсь, у меня что-то с женой случилось. Дал ей в Ташкент «молнию» и жду ответа.
– Д-думаю, что, если вы хорошо п-проведете вечер в М-москве, это не п-принесет никаких б-бед вашей жене в Т-ташкенте. Т-тем более на т-таком большом расстоянии. Но, конечно, в-вам видней, – сказал Гурский и поднял руки. – Н-не сердитесь. Иногда шучу глуп-пей, чем следует. Рас-сматривайте как п-процент неп-попадания!
Он взял у официантки счет и стал расплачиваться.
– Может, я все же приму участие? – спросил Синцов.
– С-следующий обед за вами. У вас в п-полку.
Гурский расплатился, и они встали.
Когда пошли между столиками к выходу, из-за
– Боря, иди сюда.
Тот сделал ответный жест, что еще вернется к ним, вышел вместе с Синцовым в вестибюль ресторана и продолжал стоять и ждать, пока Синцов брал в гардеробе фуражку.
– Ну что ж, – Синцов надел фуражку. – Спасибо за угощение и за разговор на отвлеченные темы.
– Не б-будьте м-мстительны, – сказал Гурский. – Н-несмотря на мое старание б-блеснуть перед вами, я в основном хороший п-парень. Б-будьте с-счастливы, комбат, н-насколько это в-возможно. И, р-ради бога, п-пусть с в-вашей женой все будет в п-порядке, т-только этого вам не хватало, в с-самом-то д-деле!
Он крепко пожал руку Синцова, и тот, уже выходя за дверь, почувствовал спиной, что Гурский продолжает стоять и смотреть ему вслед, не торопясь уйти к своим, ждавшим там, в зале ресторана, московским знакомым.
10
Когда Синцов, простившись с Гурским, еще раз зашел на телеграф, в окошечке «До востребования» сидела другая девушка, но ответ был тот же: телеграммы нет. Оставалось ехать ночевать в общежитие при комендатуре.
Уходя с телеграфа, он для очистки совести позвонил Наде и после первого же гудка услышал!
– Алло!
– Надежду Алексеевну!
– Это ты, Ваня? – поспешно сказал женский голос.
– Я.
– Я только что вернулась и прочла письмо. Павел пишет, что ты зайдешь. Заходи сейчас же. Где ты?
– Не так далеко.
– Зайдешь, да? – повторила Надя тревожно, словно боясь, что он почему-то не зайдет.
– Сейчас зайду.
– Ты знаешь адрес? Хотя ты же принес письмо! Скорей приходи.
Когда он поднялся на четвертый этаж, дверь квартиры была приоткрыта. Но он все-таки позвонил.
– Входи, входи, – раздался женский голос из глубины квартиры. – Я на кухне, сейчас…
Надя вышла ему навстречу с перекинутым через плечо кухонным полотенцем и, приподнявшись на носки, расцеловалась с ним по-родственному. Потом, потянув за руку из полутемной передней в столовую, где уже горел свет, стала разглядывать его.
– Вон ты какой стал! Майор…
Пересчитала глазами нашивки за ранения.
– Сколько же тебя?!
И, скользнув взглядом по кожаной перчатке, спросила:
– Болит?
– В общем – нет.
Надя стояла и продолжала смотреть на Синцова словно откуда-то издалека, сравнивая его, нынешнего, с тем, какого в последний раз видела на выпускном школьном вечере.
И он тоже стоял и смотрел на нее. Таня говорила про нее, что она красавица. Может быть, и красавица. Тогда, в школе, и Надя и ее бросавшаяся в глаза красота казались ему какими-то нахальными. А сейчас в глазах у нее была растерянность, неизвестно почему. Может, не знала, что с ним теперь делать, хотя сама же торопила, чтобы скорей пришел.