Последнее лето

Арсеньева Елена

Совесть у нее нечиста или кажется ей? Или не кажется? Или это тот упрек, который всякий умирающий вправе выказать тому, кто остается жить…

– Нет, я к вам, Лидия Николаевна, – проговорил Аверьянов. – Лично к вам… Простите, если обойдусь без необходимых реверансов, а сразу перейду к делу. Времени у меня маловато, да… – При этом он взглянул на большие часы, стоявшие в углу гостиной, однако Лидия сразу поняла, что не о таком времени идет речь. Не просто о минутах или часах, а о времени жизни.

– Я слушаю вас, Игнатий Тихонович.

– Вы тогда

в банке поняли, что я вас сразу узнал? – проговорил Аверьянов. Но Лидия, которой храбрости – или наглости, что иногда одно и то же – было не занимать, не покачнулась, не ахнула, не принялась испускать пошлые восклицания или задавать глупые, ненужные вопросы. Она только улыбнулась, прищурив глаза:

– Мне показалось, что узнали. Но ведь прошло столько лет… Да и тогда, раньше, помнится мне, виделись мы не часто.

– Что и говорить, – кивнул Аверьянов. – Не часто! Хотя я-то готов был видеться с вами хоть каждый день.

Лидия повела недоуменно бровями, но не опустилась до вопроса. Да и надобности в том не было – Аверьянов сам же и объяснил все:

– Я был в ту пору влюблен в вас, Лидия Николаевна.

Вот те на… Вот те на!

Она даже заикнулась от изумления:

– Не… неужели?! Вы мне льстите. Но я никогда не замечала…

– Надо быть, не замечали, – перебил Аверьянов. – Как вы могли заметить, коли я того не показывал? Я ведь был женатый человек, а вы – девица молоденькая, к тому же сердечко ваше другому было отдано. Однако именно благодаря тому, что я был влюблен, я и запомнил ту старую историю.

Лидия покачала головой:

– Да, занятно… Как играет жизнь, верно? Тогда вы были несвободны, теперь несвободна я… И вообще, немного поздно выяснять те обстоятельства, вы не находите?

Может быть, голос ее прозвучал излишне резко, но в том Аверьянов сам виноват. Вольно ж ему было употреблять слова «старая история» по отношению к событиям, которым всего-навсего каких-то двадцать лет! Он что же, хочет сказать, что Лидия постарела ?

– Дело мое в другом, – проговорил с прежней настойчивостью Аверьянов. – Хотел узнать: вы уже встречались с Русановыми? С Константином Анатольевичем? С вашей сестрой? Племянников видели?

– Только издалека, – с холодком отозвалась Лидия. – Эта семья меня больше не интересует. Ох, что же я… не угодно ли чаю?

– Благодарствуйте, – поднял, отказываясь, Аверьянов худую, пергаментную руку. – Вы, простите мне мое любопытство, до сих пор лелеете старую обиду?

– Обиду? – хохотнула Лидия. – Да нет, все давно в прошлом. И обида, и горе, и слезы… Слишком далеко ушло то время, когда глупая девчонка чуть не покончила с собой, а потом убежала из дому из-за молодого и красивого адвоката, который выбрал ее сестру-близнеца потому только, что у нее были разные глаза…

– Да разве в глазах было дело? – невесело усмехнулся Аверьянов, услышав в голосе Лидии то, что она так старалась скрыть и от него, и от себя самой, конечно. – Глаза тут ни при чем. Меня вот глаза Эвелины Николаевны никогда не привлекали,

я по вас украдкой вздыхал. Хотя… вы должны судьбу благодарить, что с вами все вышло именно так. Ведь если бы Константин выбрал вас, а не Эвелину, вы поехали бы с ним в то злосчастное путешествие за границу и вы утонули бы, когда перевернулась лодка… Вы живы, вы благоденствуете, у вас прекрасный муж, дети… А ведь даже останков вашей сестры не нашли!

Лидия смотрела на него неподвижными глазами, лицо ее было лишено всякого выражения.

Непростая дама, подумал Аверьянов. В ту пору, когда он испытывал некое волнение при виде Лидуси Понизовской, она была совершенно другая. Все мысли, все чувства так и играли на прелестном лице. Казалось, именно про нее была некогда сложена пословица: «Что в сердце творится, на лице не утаится!» А теперь – маска. Маска, скрывающая бег мыслей, а быть может, холодные расчеты: сколько она получила от жизни взамен Константина Русанова? Благополучная семья, положение в обществе, преуспевающая жизнь в Петербурге и Москве, куда она когда-то сбежала из Энска… А взамен могли быть темные воды какой-то итальянской реки…

– Вы ошибаетесь, – вдруг сказала Лидия хрипло. – Вы ошибаетесь и даже не представляете, как сильно.

Аверьянов смутился. Черт, она его мысли прочла, что ли? Неудобно. А впрочем, весь разговор, с которым он явился, и неудобен, и чрезмерно долго длится. Довольно о прошлом, пора поговорить о настоящем и будущем!

– Лидия Николаевна, простите, если я чем-то вас задел, – покаянно склонил он голову. – Я виноват. Пришел к вам за помощью, а сам завел какие-то никому не нужные воспоминания.

– Вы ждете от меня помощи? – Лидия пожала плечами. – Извольте, но…

– Почему именно к вам я обратился? Объясню. Во-первых, я любил вас. Этим вы мне до сих пор… как-то близки и даже, не боюсь солгать, дороги. Во-вторых… вы способны понять меня – вы, одна из немногих. Вы – человек сильных страстей и стремительных поступков. Когда-то вы бросились в Волгу, чтобы досадить Косте Русанову и его невесте, вашей сестре. Вас чудом спасли посторонние люди, и после этого вы больше не вернулись домой, никогда не поддерживали отношения ни с кем из семьи. Вы предпочли случайное счастье… Это свойство сильной натуры! Мгновенно принять решение, которое обывателям покажется чудовищным, невероятным, – и довести его воплощение до конца… Вы поймете меня!

– Да в чем дело-то? – уже с нервностью спросила Лидия. – А, Игнатий Тихонович?!

И тогда Аверьянов ей все рассказал.

* * *

Олимпиада Николаевна не спала и была уверена, что никто в доме не спит. Даже Даня на кухне. А кругом тишина такая… как будто все лежат, затаив дыхание, ошеломленные, не в силах поверить в случившееся. Луна смотрит сквозь оконные переплеты, словно тоже понять не может – да правда ли это? – и хочет у кого-нибудь спросить. Вот сейчас заглянет в глаза Олимпиады и спросит…