Последнее поколение
Шрифт:
Агарда Эйнер не дождался. Потому что запищал настольный коммуникатор, и сердитым голосом цергарда Сварны попросил зайти к нему в кабинет как можно скорее.
Теоретически, один Верховный цергард вовсе не обязан подчиняться другому. Но толстый, вальяжный Сварна был единственным преданным другом покойного цергарда Регана, и к сыну его относился как к близкому человеку, пожалуй, даже лучше, чем родной отец. Беспокоился, старался опекать… Вот и теперь, наверняка, услышал доклад о простреленном «велардере», перепугался… Надо сходить, успокоить. Благо, недалеко.
Сварна поджидал Эйнера на пороге кабинета, рыскал
А печалило его поведение цергарда Эйнера, сына его любимого, безвременно ушедшего товарища. Конечно, по молодости всех тянет на приключения и авантюры, но надо же и меру знать! Слыханное ли дело — ночью, по трассе, без танкового сопровождения! Это же чистое безумие в наше время! Люди нашего положения не вправе так рисковать собой!..
И всё в таком духе. Доложили, значит. Что и следовало ожидать.
Сварна отчитывал равноправного своего соратника, как учитель — нашкодившего школьника. Тот слушал и улыбался. Обидно не было — за громкими словами о священном долге перед страдающим народом, о врагах, которые не дремлют, и прочей чепухе скрывалась искренняя человеческая тревога. Цергард продолжал метаться по комнате, толстые щёки тряслись, на глаза наворачивались слёзы. У него не как-то не случилось своей семьи, и Эйнер был единственным, кого он любил на этом свете. Вот почему он говорил, говорил, и никак не мог остановиться. Пока собеседник не расчихался, громко и отчаянно. И цергард Сварна тут же позабыл и народе, и о коварных врагах его.
— Боже мой! — всплеснул он пухлыми руками, — а почему ты В ТАКОМ ВИДЕ?! — заметил, наконец! — Отвечай сейчас же, что случилось?! Ты нездоров?! — он чуть не плача, кинулся к коммуникатору, потребовал врача.
— Не надо мне врача! — поспешил отказаться Эйнер. — Мне и так хорошо.
— Хорошо? — вскрикнул Сварна. — Ты себя в зеркале видел? Господи, мальчик, да что же с тобой происходит?! Отец мучил тебя столько лет, но теперь, когда его, на наше горе, не стало, зачем ты продолжаешь себя мучить?!
— Привычка — вторая натура! — улыбнулся цергард чуть развязно. Разговор стал ему неприятен.
Явился трегард Грасс — личный врач Сварны, приставленный к нему по причине сердечной астмы. Взглянул на Эйнер и попросил снять куртку. Тот снисходительно подчинился. Под курткой была рубашка со вспоротым рукавом, вся в пятнах, старых побуревших и свежих красных.
— А-ах! — сказал цергард Сварна и сполз на пол по стене — штабные офицеры
— Ну, занимайтесь, — усмехнулся Эйнер и ушёл.
И в коридоре нос к носу столкнулся с форгардом Дрианом из отдела по контролю за общественным порядком. Как назло. Не то чтобы он Дриана не любил, просто тот был очень многословен, имел привычку любую свою мысль повторять дважды. Вот и теперь он два раза подряд доложил, что подростки из трудового молодёжного лагеря «Стрела Возмездия» третий день отказываются выходить на работу по причине незаконно урезанного пайка.
— А почему этим занимаетесь вы, и докладываете об этом мне? — удивился Эйнер, — Неужели отдел образования не в состоянии решать свои воспитательные проблемы самостоятельно? — его, по молодости лет, порой ещё ставили в тупик бюрократические коллизии.
Тогда Дриан очень обстоятельно поведал, что разбор завалов относится к разряду работ стратегической важности, срыв их (по вине, заметьте, продовольственного департамента!) квалифицируется как саботаж и подрыв обороноспособности государства, значит, дело выходит из прямой юрисдикции отдела образования и должно рассматриваться именно его, форгарда Дриана, ведомством. При этом, в спорном случае, последнее слово остаётся за Верховным цергардом Эйнером, лично курирующим это направление.
Верховный Цергард Эйнер нахмурился, стараясь припомнить, когда именно, на каком из заседаний, на него успели повесить «это направление», причём так ловко, что сам он этого даже не заметил. Ничего не вспомнил, зато принял решение.
— Ну, раз подрыв обороноспособности, так отправьте-ка всех на южный фронт. Чтоб другим неповадно было, — сказал он и хотел уйти, но пожилой форгард вдруг изменился в лице.
— Господин Верховный Цергард! — воззвал он с отчаянием в голосе. — Но как же так?! Ведь они совсем ещё дети! И паёк им урезали без всяких оснований, перевели с военного на тыловой… А ведь там, в завалах, неразорвавшиеся бомбы…
Эйнер искренне возмутился.
— Дети? Маленькие? Тогда зачем их вообще запихали в лагерь?
— Дети, конечно дети. Лет четырнадцать-пятнадать не больше…
Цергард удивился ещё больше. Ему живо вспомнилось собственное пятнадцатилетие, как лежат они в болоте на животах, грызут по очереди, на троих, подплесневелый сухарь — за его, именинника, здоровье, а пули свищут над головами, и гнус звенит в ушах, лезет в узкие, как у северян-меннохов, слезящиеся глаза. А потом Прави Иг-ат, один из них троих, вдруг престал возвращать кусок, жрёт и жрёт в одно рыло. Тогда Верен Сор-ат толкнул локтем — отдай, он и завалился вбок, с сухарём в зубах, с дыркой во лбу. Ничего. Разжали рот, забрали огрызок — не пропадать же добру…
В тот год случился большой прорыв Набара на южном направлении, школьников угоняли на фронт колоннами, отец был очень доволен. «Пусть парень пороху понюхает» — сказал он другу Сварне, попытавшемуся остановить «это безумие». У других Верховных тоже были дети — и у Добана, и у Кузара, и у Репра двое, и у Азры… На фронт пошёл один Эйнер. Тогда он, с одной стороны, был даже рад этому — мальчишек, по глупости, всегда влечёт война — с другой, затаил обиду на отца. Ему казалось, тот нарочно ищет возможность избавиться от неудачного и нелюбимого отпрыска-мутанта, его же собственными стараниями «годного к строевой»…