Последнее предложение
Шрифт:
Они прошли через сад, усыпанный листвой и сломанными ветками. Роману казалось, что он идет страшно медленно. Он то и дело спотыкался, прижимая к себе девушку, и не сводил глаз с безмятежно покачивающихся возле причала катерков. Нечаев ковылял рядом, опираясь на меч Романа, и иногда даже ухитрялся Савицкого поддерживать. Из его ноги текла кровь — почти хлестала, но, казалось, Валерий этого совершенно не замечал.
— Успеем… успеем… — бурчал он на ходу, то дело вставляя непечатные слова. — Довезем… доедем… близко… Не вздумайте… умирать… мне ж надо кого-то будет… допросить!..
Гай, припадая на заднюю лапу, шел справа
— Я пока заведу! — громко щебетала она на ходу. — Я знаю, как!
— Рома… — Рита вдруг приподняла голову, и на него глянуло сине-зеленое, в котором боль почти не чувствовалась — лишь колыхалась где-то в глубине, словно бродящая у дна рыба.
— Сейчас поедем… — хрипло сказал Роман, пытаясь, чтобы его голос прозвучал успокаивающе. С каждым шагом Рита отчего-то становилась все тяжелее… но он не уронит, нет… и сам дойдет. — Уже рядом… больница… веселые хирурги сделают… на тебе вышивку…
— Посмотри вокруг, Рома… Ты видишь?.. Ты ведь хотел… это увидеть…
— Я вижу, Рита… вижу…
Он увидел это сразу, как они прошли сквозь железные воротца, — он прочитал это, а теперь и увидел. Наверное, впервые последнее предложение в книге Ивалди было столь простым, столь безмятежным и столь красивым.
На берегу цвела айва.
Там, где прежде был только встрепанный ивняк, теперь росло множество айвовых деревьев с причудливо изогнутыми ветвями. Было странно, что прежним стал изрядно потрепанный особняк, что исчезла нитчатая тьма, но остались деревья, которые никогда не росли здесь прежде. Нежные белые с очень бледно-розовым цветы казались сказочными — дотронься до них — и исчезнут они бесследно. От них пахнет чистым предрассветным туманом и еще чем-то густым и прозрачным, волшебным — странный аромат, который никак не удается ни с чем сравнить. Он никогда не видел их прежде, но теперь почему-то знал, что цветы к вечеру закрываются чашечкой, но не полностью, и то, приоткрытое, словно манит… Он никогда не касался листвы, но знал, что эти округлые листья гладкие сверху, а снизу бархатистые, как мордочки новорожденных щенят.
Легкий порыв ветра пронесся среди ветвей, и идущих осыпало бледно-розовым, невесомым. Один лепесток скользнул по его щеке — странное ощущение, легкое и нежное, как поцелуй феи. Рита улыбнулась и уронила голову ему на грудь… но он держал ее… держал, а причал был все ближе и ближе, и на его краю стояла Шайдак. Почему-то она не заводила катер, а стояла, глядя куда-то в сторону, за край острова, и ее рот чуть приоткрылся, словно она смотрела на нечто совершенно потрясающее… но не страшное, совсем не страшное.
— Ксюша! — пророкотал Валерий, ступая на доски. — Какого?..
Вместо ответа Ксения молча вытянула руку, и Валерий, взглянув в указанном направлении, застыл. Меч выпал из его пальцев и глухо стукнул о доски. Роман неохотно повернул голову. Ему не было дело до того, что бы там ни происходило — его волновало только одно, и поворот головы — это потерянный клочок времени, но все же он повернул голову.
Из самого центра Аркудово поднималось нечто.
Вначале показалась макушка серовато-розовой, кажущейся пыльной скалы — она росла и росла, словно поднимающийся со дна озера диковинный остров —
Роман знал, что это такое.
Он понял это раньше, чем из воды выступила высеченная в скале круглая розовая башенка с конической крышей, статуи и колонны верхнего этажа, загадочные мистические рельефы, капители в виде корзин с листьями чертополоха, шесть огромных коринфских колонн, которые, казалось, уходили в самое небо, а между ними чернел прямоугольный проход, наполненный тьмой, и отчего-то он знал, что в этой тьме на этот раз нет ничего плохого. Вода с шумом скатывалась с розового песчаника, и все выше и выше становились колонны, и все прекраснее становилось видение.
Из Аркудово поднимался Хазнет Фируан.
Он был таким же, каким Савицкий сотни раз видел его на фотографиях, и в то же время почти неуловимо отличался от него, он был как-то мягче, воздушнее, не было той сметающей величественности, но какой-то удивительно близкой стала эта красота — близкой и зовущей к себе, и розовый песчаник казался еще розовее от восходящего солнца, и чудилось, что древний храм восходит в небо вместе с солнцем. И скала по краям была какой-то неуловимой, почти прозрачной. Иорданский храм был заключен в скалу… но то, что появилось из тихого, сонного Аркудово, было свободным… Его собственный Хазнет Фируан. Древний храм возвышался посередине озера, и лучи рассветного солнца мягко ласкали стройные колонны, и в то же время всплескивались ослепительным сиянием в куполах аркудинских храмов, и казалось, что город, с которого будто спал некий морок, приветливо подмигивает странному пришельцу. Многоголосый колокольный звон плыл с берега и колыхался вместе с озерными волнами.
Рита приподняла голову и, взглянув на то, что возвышалось неподалеку от острова, потрясенно вздохнула.
— Рома!.. Это…
— Да, — тихо ответил он, не сводя глаз с огромных рассветно-розовых колонн.
— Но… как?.. ты…
— А нечего… было надевать то… платье, — Роман пошатнулся, — … и вообще… приставать ко мне… Волшебно хорошее… Думаю, там и заканчивается наша книга.
У иорданского Хазнет Фируана была лестница, ведущая к проходу между колоннами, но у поднявшегося из озера храма никакой лестницы не было. Озерная вода мягко шлепала по основаниям колонн и плескалась в темном проеме. Храм возвышался посередине озера, как ворота — как вход в какой-то невероятный мир. Раньше он думал, что окажись рядом, никогда не сможет туда войти. Стоять снаружи и смотреть — смотреть бесконечно. Но теперь он хотел туда войти. Там все будет иначе — обязательно будет иначе… совсем другая история, в которой не ведают ни смертей, ни безумия, ни боли… там будет одна, с глазами, полными моря, и еще один, с плохим характером… а то, что дальше — это тайна, но тайна хорошая, и в ее тьме нет ничего зловещего…
Он повернулся и, пошатываясь, спустился в катер. Осторожно усадил девушку на сиденье и, придерживая ее, сел рядом и запустил движок. Гай прыгнул за ним и устало развалился на корме, словно измотанный сражением воин. Валерий обернулся — бледное, перепачканное кровью лицо, взгляд пронзительный и короткий, как вспышка. Роман ничего не стал ему объяснять — в этом не было нужды. Нечаев прекрасно сам все понимал. Может, поэтому и удержал дернувшуюся было следом к катеру Ксюшу, схватив за плечо — резко, почти грубо.