Последнее предложение
Шрифт:
— Господи, как красиво! — прошептала Рита и, наклонившись, осторожно коснулась указательным пальцем желтого лепестка. — Сколько касатиков! И какие они большие! Я таких никогда не видела!
Роман улыбнулся этому ласковому народному прозвищу ирисов, потом отступил назад.
— На рынке они очень редко появляются, близко от города не растут. Про это место мало кто знает, иначе давно бы уже все оборвали, запакостили… Смотри на здоровье, только не рви — ладно?
— Спасибо, что привел меня сюда, — она восторженно и совершенно по-детски посмотрела на него, словно он был Дедом Морозом, подгадавшим с подарком. Роман мысленно покачал головой в собственный адрес, потом отошел подальше, нашел местечко,
Постепенно Роман задремал — лесные звуки расплылись, слились в нечто малоразборчивое и вовсе исчезли, осталась только темнота, наполненная цветочным ароматом. Темнота длилась долго, а потом в ней вдруг открылись фосфоресцирующие кошачьи глаза, сверкнули в издевательской улыбке острые треугольные зубы, и к нему потянулась рука, белая, как рыбье брюхо, и схватившие его за запястье пальцы оказались очень холодными. Вздрогнув, Савицкий открыл глаза, и склонившаяся над ним Рита отдернула руку.
— Извини, напугала?
— Да так… — он потянулся, хрустнув суставами, потом чуть подвинулся, и Рита опустилась рядом, на его куртку, подтянув колени к груди и обхватив их руками. — Что — уже насмотрелась?
— На это невозможно насмотреться, — она слабо улыбнулась, потом уголки ее рта дернулись вниз, но в глазах вспыхнуло лукавство. — Наверное, ты многих девушек очаровал этим местом?
— Ну, для того, чтобы их очаровывать, мне вовсе необязательно их сюда приводить, — отозвался Роман и снова закрыл глаза. — Тем более что некоторые и сами рвутся в бой и в очаровывании не нуждаются. Когда захочешь уходить — разбудишь…
Рядом с ним помолчали, потом тихий и очень серьезный голос произнес:
— Ром, тебе нужно уехать из города.
— Это еще почему? — он приоткрыл один глаз и посмотрел на нее. Лицо Риты было совершенно несчастным.
— Один раз на тебя уже напали… это может повториться. Гельцер послал их, я уверена. И не смейся — я говорю совершенно серьезно, поверь, у меня есть все основания так говорить.
— Чего ж тут смешного — когда в тебя пытаются ножик воткнуть, это совсем не смешно, — Роман закрыл глаз. — Но с чего ты это взяла? Заказывать человека только за то, что он чего-то там сказал обидное…
— Гельцер сумасшедший, — спокойно ответила Рита, и внезапно Роман подумал, что она искренне верит в то, что говорит. — С некоторых пор он совершенно сошел с ума.
— Знаешь, с некоторых пор я и сам совершенно сошел с ума, и мне, если честно, наплевать на Гельцера, даже если это и он решил меня изничтожить, — сонно пробормотал Роман. — Есть вещи намного хуже, чем твой Гельцер… И уезжать из города я не собираюсь. Не могу.
— Но ведь тебя могут убить! — воскликнула она, и Савицкий усмехнулся, не открывая глаз.
— И кроме меня есть много хороших водителей. Не таких, конечно, очаровательных и сексуальных, но много.
— Скромняга! — Рита фыркнула. — Мне кажется, что многие уже пытались тебя изничтожить. Я видела старый шрам у тебя на боку… и лицо, верно, тоже разукрасил какой-нибудь твой собеседник?
— Да ну, ерунда, бурная юность, — Роман небрежно отмахнулся. — Все по стандарту… дворовая драка, девчонка, в которую ты был влюблен до одури и которая ушла к другому… и этот другой тут же присутствует… Не по
— Она была блондинка, — остро спросила Рита, и он усмехнулся, потому что ожидал этого вопроса.
— Вовсе нет. Рыжая. В общем, разбудишь, ага?
Рита снова замолчала, чем-то зашуршав. На этот раз она молчала долго, и Роман чувствовал на своей щеке знакомую ладошку ее осторожного изучающего взгляда, но глаз по-прежнему не открывал, с некоторым раздражением дожидаясь, когда же она, наконец, пойдет снова разглядывать цветы и оставит его в покое — ему сейчас совершенно не до вздорных, сумасшедших девиц, даже если у них такая великолепная грудь, а глаза до краев наполнены морем. Вокруг плавал аромат ирисов, тонкий, дурманящий, с легкой горчинкой — казалось, все вокруг пахнет ирисами — и ветерок, и дерево, к которому он прислонился, и ладошка, осторожно гладящая его по щеке, — и даже само ее прикосновение, но только это уже не ладошка взгляда — ее ладонь, мягкая, прохладная, и он даже не уловил момента, когда она появилась — будто она скользила по его щеке всегда.
— Урок не пошел на пользу… — пробормотал Роман недовольно и открыл глаза, и ее лицо было совсем близко, глаза казались огромными, и в сине-зеленом он впервые увидел тепло, и в нем не было ни малейшей фальши.
— Ты много говоришь… — шепнула Рита и прижалась губами к его подбородку. — Очень много…
Ее губы скользнули выше и поймали его губы, и Роман, приподнявшись, прижал ее к себе, сочтя дальнейшее собственное сопротивление совершенно бессмысленным. Никакой куртки на ней уже не было, золотистые волосы, больше не стянутые шарфиком, рассыпались по обнаженным плечам, она вся тянулась к нему, раскрываясь навстречу, — уже не испуганный зверек, а женщина, которая никуда не собиралась убегать. Игры, если они и были, закончились, и сейчас в его мире существовали только ее руки, ее губы и сияющие глаза из-под полуприкрытых век, да еще тонкий, странный аромат ирисов — до самого неба, а все прочее не имело значения… и теперь, и еще очень долго.
Потом она сидела у него на коленях, мурлыкала что-то в шею со сладкой утомленностью, приятно щекоча волосами, а он обнимал ее и думал, что Анатолий оказался прав — работать водителем действительно было совсем неплохо. Где-то неподалеку возмущенно стрекотала сорока.
— Негодует, что мы устроили разврат на ее территории, — сказала Рита и легко куснула его шею, потом потерлась щекой об его подбородок. — Господи, какой же ты, все-таки, колючий.
— Это жалоба?
— Констатация факта, — она чуть повернулась, прижимаясь к нему грудью, и обняла его, сцепив пальцы на спине. — Если б знали, взяли б с собой одеяло.
— С тобой я не знаю, что произойдет в ближайшие десять секунд, а уж на такой длинный временной срок…
— Это жалоба?
— Нет, так, философское нытье…
Рита усмехнулась, потом подняла голову и очень внимательно на него посмотрела.
— Ты ведь меня не любишь, верно?