Последнее прибежище негодяя
Шрифт:
– Может, в наследство не терпелось вступить? А дед все живет и живет и окочуриваться не спешит. А ей деньги нужны. Не просто же так промышленным шпионажем занялась, деньги нужны ей сто процентов! – предположила Анна Львовна странным гортанным голосом.
Кажется, Женечка даже не заметил, как она расстегнула на его пижамке сразу три пуговички. Кажется, даже не ощущал, как она нежно трогает его упругие курчавые волоски на груди.
– А дед все живет и живет. А большая квартира не продается. Район престижный, квартира большая. Сами знаете,
– Анна Львовна, ну Анна Львовна, ну что вы делаете? – захныкал Филонов, безуспешно пытаясь поймать ее руки, стягивающие резинку его штанов, и удержать голову, сползавшую все ниже и ниже. – Ну, Анна Львовна! Ну что вы… Черт побери! Ну что вы творите в самом деле…
Если бы мать через пару минут вознамерилась вернуться в его палату, она была бы довольна его конфузом. Филонов, невзирая на возраст и статус, как он любил подчеркивать, конечно бы, сконфузился, а как же! Растрепанная голова Анны Львовны методично двигалась внизу его живота. А сам он, высоко запрокинув над головой руки, слабо постанывал.
Слава богу, мать не вошла. И никто не вошел, пока бухгалтерша так непотребно наглела. Сплюнув потом в один из цветочных горшков и вытерев рот полой белоснежной накидки, Анна Львовна кратко поведала о делах конторских, пообещала, что, если что-то будет не так, она непременно ему сообщит, и минут через пять, промурлыкав «до скорого, малыш», исчезла за дверью.
Филонов натянул штаны до пояса, встал с кровати и осторожной поступью двинулся в угол к раковине. Там он долго и тщательно мыл руки, чистил зубы и с раздражением рассматривал в мутном от времени зеркале свою бледную физиономию.
Нет, он раздражался совсем не по поводу своей слабости, проявленной под напором инициативной бухгалтерши. Он раздражался тому, что не сумел додуматься до того, до чего додумалась Анна Львовна. И на что так недвусмысленно намекал Степа Мазила. Он вытерся казенным полотенцем, мать не додумалась принести ему свое вместе с пижамой. Вернулся на кровать и тут же принялся искать в тумбочке свой телефон. Он нашелся между упаковкой печенья и пачкой бумажных носовых платков. Мать притащила. Нашла сопливого, подумал Женька со злостью. Лучше бы полотенце нормальное принесла.
Степка Мазила долго не отвечал на его звонок. Наконец в трубке раздался его странный глухой голос.
– Чего тебе, Филон? Чего тебе не спится-то? – забубнил он, забубнил с тяжелым вздохом.
– Не особо поспишь-то на больничной койке, – жалобно отозвался Филонов: ему можно себя пожалеть или нет, в конце концов. – Кто-то на курортах лялечек пялит, а кто-то едва не сдох.
– Да ладно! – Голос Мазилы стал оживленнее: – Что случилось, брат? Авария?
– Если бы. Траванулся после той нашей вечеринки так, что чуть ласты не склеил. Даже было подумал на тебя. Подумал, что ты меня решил
– Придурок, – еле выдавил Степа и уже, не стесняясь, принялся оглушительно ржать. – Че, в натуре, траванулся, Филон? Прямо с унитаза не слезамши?! Офигеть! Так сдохнуть западло, Филон! Чес слово, западло!
– Заткнись, придурок, – беззлобно огрызнулся Филонов, тут же мысленно послав дружку тех же мучений. – Не было унитаза, чтобы ты знал. Острый живот был, как лают доктора. Как отдыхается, придурок?
– Нормально отдыхается, Женек. Отдыхать – не пахать, сам знаешь, – оборвал свой смех Мазила. Тут же голос его стал вкрадчивым и хитрым: – А ты чего звонишь-то? Пожаловаться или спросить чего?
Конечно, спросить! Жаловаться такому придурку – себе дороже. Потом замучает подколами. Только вот спрашивать надо было аккуратно. Степа, он же той еще был сволочью. Не так вопрос поставишь – не ответит ни черта.
– Да так… Хотел сказать тебе, что я тоже догадался.
– О чем? – Мазила сразу насторожился.
– О том, кто вальнул семейку и старика.
– А-а, догадался, стало быть. Гм…
Мазила не поверил. Он всегда считал Женю туповатым маменькиным сынком. И не раз вытаскивал того из дерьма ценой собственной свободы. Жалел.
– И об чем же ты догадался, Женечка? – в точности передразнил интонации филоновской матери Степка.
– Догадался, кто стрелок.
– Да ладно! – присвистнул Мазила и повторил с недоверием: – Да ладно…
– Да-да, догадался, Степа. Можешь не сомневаться.
– Кто же это?
– А ты первый скажи!
– Ага, щас! – Степка присвистнул и снова заржал: – Нашел лоха! Сам говори, раз догадливый ты у нас такой. Ну, Женечка? Говори, кто стрелок?
– Баба! – буркнул Филонов. – Стрелок – баба! Так ведь, Степа?
Мазила молчал непозволительно долго. Филонов даже заподозрил дружка по его сдавленному дыханию в том же самом грехе, в котором погряз сам минут пятнадцать назад. Но нет, отозвался с ворчливым неудовольствием:
– Ты гляди, Филон, растешь. Диарея мозги прочистила? – Он погано хихикнул. – Только что за баба, ни за что не догадаешься! А я тебе не скажу.
– И не надо. Я знаю, кто это, – тоже хихикнул Филонов и, спохватившись, добавил: – Диареи у меня не было, скотина…
Глава 14
Данилов с сожалением посмотрел на промокшую упаковку с очередным горячим бутербродом. Жареный цыпленок, подтаявший кусочек сыра, маринованный огурчик между двумя кусками хлеба. Пахло восхитительно, бутерброд был еще горячим, не успев остыть. Кажется, это уже было, так ведь? Он захватил горячий бутерброд по дороге на работу в надежде спокойно позавтракать. Его тут же вызвало начальство, он убрал бутерброд в стол, потом забыл, а на другой день благополучно выбросил, так как цыпленок завонял.