Последнее прибежище негодяя

Романова Галина Владимировна

– Стали разбираться, ан нет. Старик был левшой, а пистолет его наградной в правую руку вложили, и следов пороха на руках нет. Стало быть, кто-то хотел убить ту пару, а его просто использовали. Я так прямо следователю и сказал. Мое, говорю, такое мнение.

– Ну да… Старика-то можно было и с лестницы столкнуть, – вспомнила себя Ирина Федоровна.

Она всякий раз с великим трудом поднималась к себе на четвертый этаж и с таким же трудом спускалась.

– Вот-вот, Ириша, – обрадованно подхватил Востриков. – Я ему так и сказал, следователю. Со стариком,

говорю, и мороки бы не было. Тут хотели этих двоих убрать. Да так обставить, что будто старик их того, убил. Малость ума не хватило все грамотно завершить. А так прокатила бы такая модель запросто. А он мне: а за что их было убивать? Обычные пенсионеры. А я, когда узнал, сказал ему, что необычные те пенсионеры, Ириша. Совсем необычные.

– Кто же они? Не томи, Женька! – прикрикнула на него, как на одного из своих воспитанников, Устинова.

– Верещагины, Ир. Помнишь? Те самые, что…

– Что загубили мать Нади Горобцовой?! – ахнула она и плотнее запахнула на груди байковый халат, так морозом вдарило по всему телу. – Ты теперь думаешь, что это она решила отомстить?!

– Ничего я пока не думаю, – проворчал Востриков.

– Думаешь, думаешь, старый пес. Потому и позвонил мне спозаранку, и про Надю начал интересоваться. Так они, Верещагины твои, немало душ загубили. Там и еще что-то было, помнится, и…

– Да помню, помню! Просто начинать-то надо с кого-то.

– А крайняя – Горобцова! – фыркнула Ирина Федоровна, тут же, как по команде, заняв оборонительную позицию. Вот он – опыт многих лет.

– Нет, не крайняя. Просто она самая пострадавшая. Насколько помню, у доктора, которого лишили врачебной практики, дети вполне состоялись и в детский дом не попали. Еще одна погибшая роженица родственников вообще не имела, кроме мужа и свекрови. Но, по сплетням, они же ее и заказали. Остальные их дела вообще остались за кадром.

– Остается Надя… – уже тише откликнулась Ирина Федоровна и вздохнула: – А сестра ее? О ней что известно?

– Мне – нет.

– И мне нет. Надя могла бы знать, так она тут на днях вообще сделала вид, что меня не знает, – проговорила Устинова с обидой. – Столько с ней возилась, а она… Прошла, как мимо стены, Жень!

– Горобцова в городе?!

– Ну да. А что?

– Так, так, так… Ир, тут вот какое дело… – Востриков тяжело задышал, будто бежал или на гору поднимался. – Надо бы в отдел к этому следователю съездить и фотографии посмотреть. Там на них вроде все свои снуют, а вдруг?

– Какие фотографии, Жень? Ты о чем? Какой отдел? Мне на работу через полчаса надо, – заныла Устинова, вспомнив с раздражением недоеденный бутерброд и остывший чай. Он теперь-то уж точно остыл, конечно.

– Недалеко от дома, где произошло убийство, на магазине была установлена камера наружного наблюдения. Записи следователи изъяли, нашлепали фотографий, на них вроде все свои. Но… но тебе надо бы взглянуть, Ир. – Он окончательно запыхался и вдруг проговорил – Все, добрался, открывай. Я у дверей твоих, прекрасная Иришка!

Она переполошилась так, будто за дверью теперь стая волков

зубами щелкала, желая порвать ее на части. Женька! За дверью! А она, как старуха, в халате драном и ночной сорочке! И непричесанная, рот в масле, и шпротами изо рта несет. Господи…

– Входи, – щелкнула она замком, чуть приоткрывая дверь. – Я сейчас…

Ей понадобилось полчаса, чтобы привести себя в порядок. Все это время Востриков послушно сидел на ее скрипучем стуле в кухне, сгребая кухонным полотенцем в кучку крошки на столе. Сгребет – разметает. Разметает – снова сгребет.

– Я готова, Жень.

Ирина Федоровна в строгом черном костюме и серой блузке, на высоких каблуках, с укладкой и макияжем была неузнаваема.

– Прекрасно выглядишь, Ириш, – похвалил Востриков, запоздало спохватившись, что приехал к ней в старом свитере, на котором локти просвечиваются. – Небось женихов у тебя строй? Потому и мне отказываешь?

Она рассмеялась и повела к выходу.

– Ну, какие мы с тобой жених и невеста, Востриков? Нам сто лет назад по пятьдесят было! Едем, едем к твоему следователю уже. Да на работу мне надо. А то заскучают без моих разносов сотрудники вместе с воспитанниками…

Данилов был приятно удивлен, когда ему позвонили из дежурной части и доложили о визите Вострикова и Устиновой.

– А я только собирался к вам ехать, Ирина Федоровна! – Он приветливо улыбнулся, пожал им руки. – Чай? Кофе?

Данилов метнулся к чайнику, щелкнул тумблером. Осмотрел пустые чашки. Мишин, гад, не вымыл ни одной, употребляя поочередно из каждой чистой.

– Я сейчас, – сгреб он все чашки в кучу.

– Да погоди ты, подполковник, не суетись, – остановил его Востриков, с интересом осматривая кабинет. – Хорошо у вас стало, нарядно.

– Это после ремонта, мебель поменяли, компьютеры новые. – Данилов поставил чашки обратно, прошел к своему столу.

– Реформы, одним словом, – не без зависти произнес Востриков. Тут же обернулся на Устинову, затихшую на соседнем стуле: – Вот, подполковник Данилов, Ирина Федоровна готова сотрудничать. В том смысле, что готова посмотреть записи с камеры и…

– Отлично! – Данилов вытащил из сейфа большой конверт с фотографиями, положил его на стол Мишину, предложил ей занять его место пока. – Внимательно посмотрите, Ирина Федоровна, может, кто-то покажется вам знакомым.

Она осторожно уселась за стол Игорька Мишина, несколько раз перелистывала снимки, хмурилась. Поджимала губы, качала обескураженно головой. Потом отобрала три снимка, пододвинула их по столу в сторону Данилова:

– Вот.

– Кто это? Кого вы узнали на этих фотографиях? – Данилов удивленно смотрел на снимок, где народу было снято очень много.

– Уборщица… – с неожиданной печалью произнесла Устинова.

– Уборщица?!

Данилов всмотрелся в молодое симпатичное лицо. Невысокая молодая женщина в рабочей спецовке темно-синего цвета. Голова всегда повязана косынкой, волос не видно, руки в перчатках, с ведром, веником, пакетами с мусором.