Последнее слово техники. Черта прикрытия

Бэнкс Иэн М.

«Черт, – подумал он, – может, я и вправду умираю».

Он повернул голову, сморщился (боль влилась в тело, словно некая защитная оболочка на коже дала трещину из-за этого движения) и посмотрел на веревки, которыми был привязан к раме. Растяжка – не способ лечения перелома, сказал он себе и коротко рассмеялся, потому что при первом же сокращении мышц живота ребра резко запульсировали, словно разогретые докрасна.

Он слышал что-то – далекие голоса людей, выкрикивающих что-то время от времени, детские вопли, звериный вой.

Он закрыл глаза, но ничего более

отчетливого не услышал и снова открыл их. Стена была земляная; возможно, он находился под землей, потому что из стен торчали толстые отпиленные корни. Два столба прямого солнечного света – почти вертикальные, лишь слегка наклонные… время – около полудня, место – где-то вблизи экватора.

«Под землей», – подумал он и почувствовал приступ тошноты.

Здорово. Найти его будет непросто. Любопытно, шел ли самолет своим курсом, когда случилось крушение, и как далеко от места катастрофы его уволокли? Впрочем, беспокоиться на сей счет не имело никакого смысла.

Что еще он видит? Примитивные скамьи. Грубую, примятую подушку – словно кто-то сидел на ней лицом к нему. Он решил, что это был владелец руки, прикосновение которой он чувствовал, если все случилось на самом деле. В обложенном камнями круглом очаге, устроенном под одним из отверстий в крыше, не горел огонь. У стены стояли копья, там и сям было разбросано другое оружие. Небоевое – может, оно предназначалось для церемоний или для пыток. Тут он почувствовал отвратительный запах и понял, что это гангрена, и понял, что гангрена, видимо, поразила его самого.

Он снова начал соскальзывать в небытие, не зная, засыпает или теряет сознание, – но надеялся на один из этих исходов и призывал любой из них, потому что переносить реальность стало слишком тяжело. Потом появилась девушка с кувшином в руке и поставила свой сосуд, прежде чем взглянуть на него. Он попытался заговорить, но не смог. Может быть, он и не говорил ничего, хотя ему показалось, что он произнес «черт». Он посмотрел на девушку и попытался улыбнуться.

Та вышла.

Увидев девушку, он немного воодушевился. Появление мужчины было бы плохой новостью. А так дела его, возможно, обстояли не настолько плохо. Возможно.

Девушка принесла таз с водой, обмыла его, стерла краску и кровь. Он чувствовал боль, но не очень сильную. Как и следовало ожидать, от прикосновения пальцев девушки к его гениталиям ничего не случилось – но он был бы рад продемонстрировать признаки жизни, просто для порядка.

Он попытался заговорить, однако ничего не вышло. Девушка дала ему отхлебнуть воды из мелкого таза, и он промычал что-то неразборчивое. Она снова вышла.

Потом девушка опять вернулась, но не одна, а с мужчинами в странных одеяниях – перья, шкуры, кости, деревянные доспехи, связанные жилами. Мужчины тоже были раскрашены и держали в руках горшки с маленькими палочками, которыми снова разрисовали его.

Закончив, они отступили прочь. Он хотел сказать, что красное ему не идет, но язык не слушался. Он почувствовал, что проваливается в темноту.

Он снова пришел в себя и обнаружил, что движется.

Раму,

к которой он был привязан, подняли и извлекли из мрака. Он видел небо в вышине. Ослепляющий свет заполнял глаза, пыль заполняла нос и рот, крики и вопли заполняли голову. Он почувствовал, что его трясет, как в лихорадке; каждый поврежденный орган отзывался болью. Он попытался закричать и поднять голову, стремясь хоть что-то увидеть, – но ничего, кроме пыли и шума, тут не было. Внутри все стало еще хуже, кожа на животе натянулась.

Потом он снова оказался в вертикальном положении, а под ним была деревня: маленькая деревня с шатрами, плетеными и глинобитными домиками и ямами в земле. Полупустыня. Непонятный кустарник: заросли кустов, примятых внутри деревни, исчезали в желтоватом мерцающем тумане почти сразу же за ее пределами. Низкое солнце еле-еле можно было разглядеть. Ему никак не удавалось сообразить, рассвет это или закат.

Что он видел, так это людей, которые все собрались перед ним. Он находился на возвышении, рама была привязана к двум большим кольям. Люди стояли внизу, склонив головы: маленькие дети, которым взрослые наклоняли головы, дряхлые старики, которых приходилось поддерживать, и представители всевозможных других возрастов – старше первых и младше вторых.

Потом к нему подошли трое – девушка и двое мужчин по сторонам от нее. Мужчины наклонили головы, быстро опустились на колени и, снова поднявшись, сделали знак. Девушка не шелохнулась, устремив взгляд ему между глаз. Теперь на ней было ярко-красное одеяние; что на ней было раньше, он не мог вспомнить.

У одного из мужчин в руках был глиняный горшок, у другого – длинная кривая сабля.

– Эй, – прохрипел он, неспособный выдавить из себя ничего другого; боль все усиливалась – так откликались его руки и ноги на вертикальное положение.

Распевающие люди, казалось, кружились вокруг его головы; солнце ушло вниз и в сторону. Трое перед ним увеличились в числе, множились, подрагивали и колебались за туманом и клубами пыли.

Куда, черт побери, делась Культура?

В его голове раздался ужасный рев, и неясное мерцание за маревом – солнце – начало пульсировать. Сабля поблескивала с одной стороны, глиняный горшок сверкал с другой. Девушка стояла прямо перед ним. Подняв руку, она вцепилась ему в волосы.

Рев заполнял уши, и он сам не понимал, кричит и визжит он или же нет. Человек справа от него поднял саблю.

Девушка дернула его за волосы, оттягивая голову. Он закричал, заглушая рев, и крик тут же отозвался в сломанных костях. Он уставился на пыль, осевшую на рубчике одеяния девушки.

«Ах вы, уроды», – подумал он, даже сейчас не осознавая, кого в точности имеет в виду.

Ему удалось выдавить из себя один слог:

– Эл!..

И меч вошел в его шею.

Имя умерло. Все кончилось, но это по-прежнему продолжалось.

Боли не было. Рев стал тише. Он смотрел на деревню и на коленопреклоненных людей. Все наклонилось перед его глазами; ощущения остались при нем, и он чувствовал, как корни волос тянут за собой скальп. Его перевернули.