Последнее сражение. Воспоминания немецкого летчика-истребителя. 1943-1945
Шрифт:
Я еще раз увидел дом с побеленными стенами и крышей, несущийся ко мне, и закрыл глаза.
Некоторое время спустя медсестра вновь появилась с каким-то питьем. Она помогла мне проглотить содержимое чайной чашки. Закончив питье, я неподвижно лежал, глядя в потолок.
Внезапно я с удивлением услышал, как произнес вслух:
– От чего же возникли вспышка и пламя?
Это было единственное, что я не мог понять. Я не мог найти этому никакого объяснения. Нечто, должно быть, случилось без моего ведома. Самолет только что вернулся из мастерских
Я прекратил думать об этом. Это было слишком тяжело. Я не мог объяснить свое присутствие здесь на госпитальной койке с повязкой вокруг головы. Я был измотан.
Моя румынская медсестра никогда не покидала места около моей кровати и исполняла мои самые незначительные пожелания. Ей было двадцать один год, и она была дочерью венгра и румынки, родом из приграничного района около Тимишоары. Немного говорить по-немецки она научилась в школе. Она изучала в Бухаресте медицину и после занятий некоторое время проводила в госпитале в Балше. Она была великолепной медсестрой и, казалось, знала все мои потребности, и не было необходимости говорить о них. Сначала я часто смущался, но она никогда не переставала улыбаться, и постепенно я позволил обращаться с собой как с ребенком.
Однажды она протянула мне карманное зеркальце, которое достала из своей сумочки, но я отодвинул его. Когда в мою комнату случайно заходил врач, он несколько раз заставал ее сидящей около моей кровати и держащей мою руку. Каждый раз она вставала и отходила к умывальнику, делая вид, что занята припудриванием лица и приведением в порядок волос. Ее звали Маритта.
В один из дней приехала санитарная машина, чтобы забрать меня. Я уезжал с тяжелым сердцем.
Перед отъездом из госпиталя я поговорил с водителем, немецким унтер-офицером, и сказал:
– Я хотел бы взглянуть на свой «Мессершмитт». Очевидно, он лежит где-то в окрестностях.
Меня отнесли в машину на носилках. Маритта заставила главного хирурга разрешить ей сопровождать ее пациента на аэродром Крайовы, откуда санитарный самолет должен был эвакуировать меня в Ниш. Обо мне должен был заботиться санитар. Когда я увидел, что он собирается усесться в кузове санитарной машины, я воззвал к его чувству такта:
– Оставьте нас в покое. Пойдите и сядьте рядом с водителем. Я хочу спокойно наслаждаться пейзажем.
Солдат понял и вылез, предоставив Маритте занять свое место на скамейке. Она взяла мою руку, улыбнулась той улыбкой, которую я всегда видел у нее, и, запнувшись, сказала:
– Вы должны сохранять спокойствие и не волноваться.
– Если бы вы только знали, Маритта. Я никогда снова не буду чувствовать себя так же хорошо, как когда я с вами.
Я смотрел
В ней было нечто материнское. Она, по крайней мере, никогда не украла бы у меня мой кошелек. Какая жалость, что у меня не было времени, потому что я хотел отдать ей все, чем обладал.
Автомобиль подбросило. Я чувствовал каждую неровность дороги.
Маритта должна была держаться одной рукой, но свою левую руку не отнимала от меня.
Я пытался утешить себя той мыслью, что знал, почему она хотела сопровождать меня до Крайовы.
Санитарная машина остановилась, и двери открылись.
Передо мной был мой «Мессершмитт», я и «желтая двойка» разбились. Фюзеляж разрушен. Обшивка разорвана, смята и вывернута. Двигатель был наполовину в земле, а кабина расколота на уровне моего кресла.
– Куча старого железа, – сказал я. – Маритта, пойдите и снимите ключ зажигания. Он уже третий, и я хотел бы иметь его.
Она не поняла, что я хотел сказать, и вместо нее за ключом пошел водитель. Вернувшись, он указал на группу крестьян, которые собрались вокруг дверей санитарной машины и смущенно теребили в руках меховые шапки.
– Это румыны, которые вытаскивали вас из кабины, герр лейтенант.
Я сказал несколько слов благодарности, которые Маритта перевела, и санитарная машина уехала.
На аэродроме Крайовы меня ожидал санитарный самолет. Я должен был подняться со своих носилок, пройти короткое расстояние и подняться в самолет. Это было трудное дело, но я справился с ним благодаря Маритте. Я обхватил ее рукой за шею, чтобы опереться. Я преднамеренно шел как можно медленнее. За долгое время это был первый раз, когда я официально имел право обнять симпатичную женщину, и я не упустил эту возможность.
Когда санитар хотел подать мне руку, я сказал:
– Нет, спасибо. У нас отлично получается. Мы сможем справиться, не так ли, Маритта?
Когда мы добрались до самолета, она повернула ко мне лицо. Я мог поцеловать ее, и я был уверен, что она была готова к этому. Однако я удовольствовался лишь тем, что погладил ее по щеке и прошептал ей на ухо:
– Auf widersehen[151], Маритта, и спасибо за все. Она покачала головой и прошептала:
– Не благодарите меня. Widersehen никогда не будет. Я это знаю.
Повернувшись, она пошла к санитарной машине, открыла дверцу и поднялась внутрь. В окно она не смотрела.
«Она, возможно, плачет», – сказал я сам себе.
«Юнкерс» взлетел и взял курс на Ниш. Моя голова ужасно болела. Самолет летел на 3000 метров, а я не мог вынести эту высоту. Однако местность внизу была горной, и пилот из-за соображений безопасности не мог лететь ниже.
Я ощутил нечто в своем кармане и нашел карту, которую Маритта сунула в него прежде, чем я улетел. Я развернул ее.
Вокруг Балша она нарисовала двойной красный круг и справа от него написала заглавными буквами: «MARITTA».
«Я всегда узнаю твой голос, Маритта, среди тысяч других. Но я также знаю, что никогда не услышу его снова».