Последнее сражение. Воспоминания немецкого летчика-истребителя. 1943-1945
Шрифт:
Затем начались первые упреки от моей невесты.
– Ты писал очень редко, а твои письма были так коротки.
– У меня было немного свободного времени. Очень мало. Если бы ты только знала…
– Было тяжело?
– Нет. – Я покачал головой.
– Как с тобой обращались в госпитале? Заботились о тебе? У тебя еще болит?
Я снова покачал головой. Я рассказал ей о своих приключениях, о своем прыжке на порванном парашюте, но я не упомянул эпизод с бомбой в Румынии. К чему было волновать их? Это только заставило бы мою невесту и мать переживать после того, как я уеду.
Пятнадцать дней проходят
Этот момент настал, и, как и в Нойбиберге, последним, что я видел, был красный шарф, которым махала женщина на железнодорожной платформе. Поезд тронулся, колеса застучали, и в этот момент я не думал, что прожил стоящую жизнь. Все казалось напрасным. На следующее утро я прибыл на место.
Авиабаза Берлин-Гатов – раньше Центральная летная школа, школа тактики воздушной войны, испытательный центр и демонстрационный центр люфтваффе для показа самолетов иностранным гостям – теперь была штабом. Кого только не было там. Высокопоставленные «кокарды», обилие наград, «веток»[157] и орденских ленточек. Я же просто напоминал мышь. Изрядно потрепанный, униженный внутренне и внешне, я вошел в караульное помещение и предъявил свои бумаги. Я был направлен в канцелярию какой-то службы в блок «X»: «Поверните налево, затем направо по другую сторону от центрального проезда. Второй дом слева – это он». Каждый знаком с подобным типом указания направления.
Я хотел доложить непосредственно оберегу, который был моим непосредственным начальником, и избежать сидения в приемных и пристального изучения со стороны всяких бумагомарателей и «киви»[158]. Я сумел добраться до приемной оберста и вошел в нее в полевой форме, подпоясанный ремнем, в ботинках и с фуражкой в руке. Я обнаружил там секретаршу, печатавшую на пишущей машинке. Мне сказали: «Оберст в настоящее время очень занят. Пожалуйста, подождите».
Там за дверью сидел «большой мальчик». Известный персонаж. Он просеял бы меня сквозь сито. У меня были медицинское свидетельство и личный рапорт командира группы из Ниша. Какое у него сделается лицо, когда он прочитает их. Он выпятит свои Железные кресты, медали и орденские ленточки и вопьется в меня парой пронзительных глаз. Только вообразите. «Неисправимый индивидуалист. Импульсивный. Думает слишком много…»
Конечно, было множество решений. Пехота. Танки. Артиллерия. Одна из полевых дивизий люфтваффе или какой-нибудь другой вид службы. Выбор был большим.
Предположим, что оберст пошлет меня в пехоту. Я скрестил свои пальцы. Пугач вместо ручки управления. Это было бы жалкое зрелище. Я знал тысячи летчиков, которые пошли по этой дороге, когда их группы были распущены[159]. Кавалеры Железного креста с сотнями боевых вылетов на счету были посажены за рычаги танков, а летчики из числа унтер-офицеров стали пехотинцами. Отлетав в течение ряда лет, они теперь сражались в котлах на Восточном фронте или участвовали в боях в Нормандии.
Секретарша включила радио.
«Передаем информационную сводку вермахта: «Ожесточенные бои идут на линии Авранш – Кан».
– Я знаю все о высадках. Мы в Италии имели несколько генеральных репетиций…
Секретарша не ответила.
«Впервые в ходе этой войны Лондон подвергся бомбардировке новым оружием. Час возмездия близится».
Девушка
– Господин оберст, начали применять Фау-1[160].
Из соседней комнаты появился высокий, худощавый офицер:
– Наконец, а?
Он заметил меня в углу, а я уставился на него.
«Нечего смотреть на меня с таким удивлением, – подумал я. – Я – не Фау-1».
Радио все еще трубило: «Лондон бомбардируется из Па-де-Кале. Час возмездия близится».
Оберст, выйдя из своего кабинета, присел на край стола. Он слушал радио вместе с секретаршей и своим адъютантом, желая узнать подробности. После паузы диктор произнес: «С 14 до 15 часов мы будем передавать танцевальную музыку».
Девушка выключила приемник, и оберст обратился ко мне:
– Вы хотели меня видеть?
– Да, герр оберст.
– Тогда входите.
«Теперь ты услышишь кое-что получше танцевальной музыки», – подумал я.
Я встал по стойке «смирно» и отчеканил обычную формулу:
– Герр оберст, лейтенант Хенн готов продолжить службу.
– Хм-м, – пробормотал оберст. – Вы получили свои бумаги?
Я вручил ему конверт. Шли минуты, а я с безразличием ждал фатальное слово: «Пехота… танки… штурмовые подразделения».
Оберсту потребовалось долгое время, чтобы принять решение.
– Командир группы пишет о вас как о парне, который слишком много думает. Прекрасно. Я как раз искал кого-нибудь, кто способен размышлять в течение очень долгого времени. У меня есть работа для вас, работа в штабе. Отправляйтесь в штаб авиадивизии, передайте им привет от меня и сообщите, что я посылаю им того, кто умеет думать. Сегодня это большая редкость. Вы будете помощником офицера разведки, но лишь временно. Никакого официального перевода. Мы посмотрим, из какого теста вы сделаны. Ну, берите свои бумаги. Позже вы сможете продолжить боевую службу.
– Но я непригоден к полетам, герр оберст.
– Почему?
Я рассказал ему о своей аварии в Балше и положил перед ним медицинское свидетельство.
– Это не имеет значения. Я принял решение. Вы должны меньше интересоваться тем, что думают другие. Поверьте мне, никто не заметит этого. Если бы я только знал, о чем они там в Генеральном штабе думают. Обратитесь к медикам через несколько месяцев. Война ведется не только в «Мессершмиттах», мой мальчик. Вы также должны вести бюрократическую войну. Точно. Вы можете идти.
Проходя мимо секретарши, я шепнул ей:
– Я люблю вашего оберста.
Слегка польщенная, она ответила:
– О, шеф – славный малый.
Она выписала мне дорожные документы.
Когда я добрался до метро, я сказал сам себе: «Хорошо, я все еще в люфтваффе, даже если я и стал курьером Генерального штаба».
В штабе авиадивизии я обнаружил лихорадочную деятельность, там было множество женщин-военнослужащих, и время от времени мне казалось, что в нем одни офицеры, майоры, оберсты и горстка гауптманов. Я был одним из немногих лейтенантов и понял, что должен исполнять работу обычного солдата, регистрируя рапорты, отправлять циркуляры. Это была моя работа, а в остальное время я должен был держать рот на замке. Силы небесные! Какое море бумаг, какой океан бюрократизма. Стопки бумаг, тонны бумаг, неограниченный поток.