Последнее желание приговоренной
Шрифт:
— То есть вы — профессиональный спортсмен? — улыбнулась я.
— Нет, я банковский служащий.
— А я — программистка.
— Тогда вам было бы о чем поговорить с Валерой Шереметом, который недавно уехал, — сказал Саяпин. — Он возглавляет компьютерную фирму.
— В самом деле? Никогда бы не подумала, что он компьютерщик.
— И зря. Вы не смотрите на его бурбонистый вид. Он только кажется этаким. А на деле он умнейший человек, бильярдные партии он просчитывает хорошо. Да и вы, Аня, в этом плане не отстаете. К тому же у вас удар поставлен
— Что верно, то верно, — отозвалась я и ударила шаром в другой шар, который по длинной траектории угодил в следующий, а тот благополучно свалился в лузу. Впрочем, как и первый. — А как вот вам такой дуплетик, Олег Георгиевич?
Саяпин недовольно скривился: мой удар в самом деле был удачен и исполнен мастерски.
— Одну минуту, Аня, — сказал он. — Чё-то от этого шампанского… Сейчас приду.
— Я жду.
— Селезнев, со мной, — сказал Саяпин, и длинный, жилистый и в самом деле чем-то похожий на селезня здоровяк последовал за боссом. Перед Олегом Георгиевичем шел амбал, который, как я полагала до этого, был из числа охранников Шеремета.
Я допила свое шампанское, надела пальто и двинулась вслед за трио Саяпин — два охранника. Селезнев и Олег Георгиевич прошли в огромную белую дверь с золоченым мужским силуэтом и буквой «G» — «gentlemаn».
Амбал же остановился перед ней и застыл в стойке плохо дрессированной гориллы, выслеживающей свой гипотетический обед.
Я оглядела пустынный коридор с фигурой охранника где-то метрах в пятидесяти от туалета, у большого стрельчатого окна, а потом шагнула к амбалу.
Тот оторопело посмотрел на меня и проговорил:
— Да ты куда прешь? Это мужской туалет.
— А у нас сейчас эмансипация и феминизация, — замысловато завернула я. — И эти градации по половому признаку нивелируются.
Эти «эмансипации», «феминизации», «градации» и особенно возмутительное ругательство «нивелируются» произвели на охранника свое действие:
— Да ты чё, жаба? Думаешь, сгоняла с Георгичем две партии в бильярд и шампусем закинулась, так теперь тебе сам черт не брателло? Держи дистанцию, мартышка.
— Сам ты мартышка, козел, — усугубила я зоологическую разнолепицу. — Что-то ты сегодня невнимательный, — добавила я с показательным добродушием и стрельнула глазами пониже поясного ремня охранника. — В туалет еще не удосужился сходить, а ширинка не застегнута. Все хозяйство засветил, дорогуша.
Тот машинально опустил голову и тут же получил такой удар по голове, что закатил глаза и сделал попытку без чувств рухнуть у двери, но я успела перехватить обмякшее тело и, раскрыв дверь мягким тычком ноги, не без труда, втащить его в «предбанник» и свалить у белой итальянской раковины. Как раз в этот момент мимо туалетной двери проходила какая-то толстая дама, и я услышала за спиной ее сочувственное:
— Что, нажрался твой, голубушка?
— Третий день пьет, подлец, — сказала я, сооружая на лице скорбную мину. — Им, видите ли, какой-то контракт выгодный дали, ну
— Все они такие, — вздохнула толстуха.
И я заперла дверь на замок. Наклонилась к неподвижному телу охранника и вытащила пистолет. Надо же… куда смотрит служба безопасности этого клуба, если пускает в свое заведение вооруженных людей?
Или тут так принято?
Обзаведшись пистолетом и проверив его боеготовность, я открыла вторую дверь, ведущую собственно в туалет, и направилась к кабинкам. Их было четыре. Впрочем, понять, в какой именно был Саяпин, было несложно — у правой крайней кабинки торчала длинная фигура Селезнева.
Я бесшумно шагнула к нему и, сжав кулак, выверенно ткнула в основание черепа. Тот дернулся, как придушенная курица, и, заваливаясь назад, безжизненно повис в моих многострадальных руках.
Я уложила его вдоль стены с заботливостью, с которой мать укладывает малолетнего сына, и распахнула легкую белую створку, за которой смутно маячил силуэт длинного худого мужчины.
Тот резко обернулся и посмотрел на меня. Потом дернулся и, быстро застегнув брюки, бросил:
— Да ты что тут делаешь?
— Ублажала твоих охранников, Олег Георгич, — отозвалась я. Он открыл было рот, но тут я выставила перед собой заведенный ранее за спину пистолет. В горле Саяпина что-то забулькало, заклокотало, и он с размаху уселся прямо на унитаз. Его продолговатая голова въехала в плечи, когда он проблеял (куда только подевалось все его достоинство и основательность):
— Не на-а-адо…
— Молчи, козел, — сквозь зубы сказала я и ткнула пистолетом в бок Саяпина так, что тот скривился от боли и открыл было рот для хриплого матерного проклятия, но я схватила его пальцами левой руки за длинный нос и, бесцеремонно притянув к себе, проговорила:
— В общем, так, Олег Георгиевич. Сейчас мы идем отсюда, садимся в твою машину и ведем содержательную беседу. Если вздумаешь нервничать и буйствовать — пристрелю как собаку. Мне особо терять нечего. Все ясно?
— Я не понял… — проговорил тот голосом переводчика третьесортных голливудских блокбастеров. — Ты что, Аня… ты кто? Может, не надо так со мной, а, Аня? — Теперь Саяпин говорил быстро, суетливо и мелкими, как пересыпаемый горох, словами: — Может, так не надо? Убери. Убери писто… пис-то-лет. Убери, и пойдем играть, и будем считать, что ты перепила.
— Не гнусите, парниша, — ответила я голосом, от которого на спине управляющего «Ахернара», верно, выступил холодный пот. — Не берите меня на понт.
Тот захлопал ресницами, а потом проговорил:
— А кто же ты тогда такая… программистка Аня, мастерски играющая в бильярд?
— А сами подумайте, Олег Георгиевич.
— Из… мусорни?
Я презрительно скривилась.
— Налоговая полиция?
— А у вас и с ними проблемы? Или «Маросейки» насмотрелись?
— Тогда ФСБ, — упавшим голосом констатировал Саяпин и вдруг почему-то язвительно улыбнулся. — Тогда тем более отпусти меня. Если, конечно, не хочешь, чтобы тебя уволили, Анечка.