Последнее желание

Албул Альвера

Вообще Менди не знала, в какое общество ей выходить: незамужних молодых девушек или же взрослых женщин, которые не могли обсуждать ничего кроме своих детей. "Такого-то дня, такого-то года произошло самое важное событие в моей жизни!" – говорила каждая из них. – "Я стала мамой!". Они всё время восхищались своими детьми, говорили о том, как сильно они их любят, и всё это так звучало, что Менди казалось, словно они пытались убедить самих себя, что довольны материнством и в целом являются счастливыми женщинами.

Сама Менди плохо понимала, хочет ли она в дальнейшем будущем обзаводиться детьми или нет. Приговорить себя к лицемерной радости своего бессмысленного существования она определённо не желала, но могло ли быть иначе, в случае если у неё всё же появятся дети? Менди старалась не думать

об этом, пусть это давалось ей с трудом, так как стоило ей отвлечься от разрушающих её мыслей, очередная дама с ребёнком на коленях вновь начинала говорить о счастье материнства и объясняла девушке, как многого она лишена, так как до сих пор не состоит в браке и не познала радости от деторождения.

Несмотря на это, Менди находила детей достаточно милыми. Они не вызывали в ней раздражения или же неприятия, но вот их родительницы, как казалось Менди, не обладали ни обворожительностью, ни умом, ни сообразительностью, и как диковинные птички повторяли лишь одно – как же они счастливы стать мамами. При этом их дети, вне зависимости от возраста, иногда даже восхищали Менди своим удивительным стремлением к познанию мира. Совсем маленькие дети с большим интересом пытались изучить мир, засовывая в рот чтобы то ни было, а дети несколько постарше засыпали всех вокруг вопросами: «А зачем? А почему? А как?». Их матери мало что могли объяснить, так как для этого нужно было иметь хотя бы элементарное понимание мира, и обычно они отсылали своих детей поиграть с лошадками, железной дорогой или же с чайным сервизом, лишь бы не напрягать свой ум и не отвечать на совсем безобидные детские вопросы. Но Менди, которая к своим двадцати семи уже успела прочитать всю домашнюю библиотеку, с огромным удовольствием разговаривала с детьми.

«Когда у тебя появятся собственные, им можно будет только позавидовать! Сколько интересных вещей ты будешь им рассказывать!» – восхищалось её окружение, но Менди не воспринимала это как комплимент. Обычно в ответ на это она слабо улыбалась, или же вовсе игнорировала слова кого-то из женщин, которые в этот момент, пусть и говорили приятные слова, смотрели на Менди с осуждением. Они считали, что её стремление поделиться знаниями с детьми ничто больше, как попытка привлечь в себе внимание, показать, что она умнее и лучше всех присутствующих дам.

Это дополнительно раздражало Менди, которая и так с трудом выносила общество замужних женщин. Но ещё больше девушку выводило из себя, когда они начинали обсуждать обряды для рождения мальчика, который в обязательном порядке должен родиться на свет, и не один, чтобы стать наследником и правопреемником. И советы, которые они давали друг другу, порой заставляли Менди усомниться в их душевном здоровье. А помимо прочего они иногда шутили, и так, что девушка физически чувствовала, как её лицо краснеет от стыда. В такие моменты она думала, что лучше было бы оказаться в компании молодых и неопытных барышень, для которых замужество было волшебным сном, о котором они могли только мечтать.

Но, оказываясь с ними в одном помещении, она понимала, что тут ситуация обстоит ещё хуже. Юные барышни с головой тонули в своих инфантильных представлениях об отношениях между мужчиной и женщиной, краснели удушливой волной при любом упоминании тесного контакта с противоположным полом, смущенно хихикали каждый раз, когда речь касалась кого-то из молодых людей, кого они заприметили на последнем торжественном вечере. И при этом каждая из них ждала, что Менди обязательно расскажет им что-то, что расширит их познания о браке, и конечно же о любви. Но о любви платонической: о прогулках в саду в тишине вечера, о перешёптываниях на скамье под Луной, о бесконечных танцах только с ним. И ни одна не говорила ни о детях, ни о счастье материнства. Они жили в фантазиях о беспечной, лёгкой любовной увлечённости. И Менди слушала их, слабо улыбаясь и не смея разрушать их мечты, ведь позже они всё равно столкнутся с жестокой реальностью, таковой какая она есть, ведь дети появляются на свет от другого рода любви.

Родители Менди жили в небольшом доме на окраине Брайтона, южного города Англии на берегу Ла-Манша. Это был узкий, двухэтажный дом, вокруг которого росли яблони и акации, а мимо него к центру

города шла выложенная камнем дорога. Здесь же Менди и выросла, как и её младшая сестра и два их старших брата, которые после женитьбы предпочли переехать жить в Лондон и редко появлялись в их милой провинции. Сама семья Блумфилд, несмотря на английскую фамилию, корнями восходили к ирландскому роду, поэтому Менди обладала роскошной копной ярких рыжих волос, которые волной спускались по её плечам. Внешне она была очень привлекательна – яркие голубые глаза, ровный нос, полные губы, нежные как лепестки только что распустившейся розы, но ирландская кровь сильно проявилась в ней: она была небольшого роста, а её щиколотки были значительно шире, чем у английских дам, из-за чего Менди казалась приземистой, но очень милой. Её сестра Джуди больше походила на англичанок – у неё были светлые волосы, которые выгорали на солнечном свете и становились практически блондинистыми, ростом она была выше своей сестры примерно на пять сантиметров, а щиколотки и запястья пусть и не были такими же тонкими как у англичанок, но и не могли сравниться с Менди. Старшие дети семейства (братья Ричард и Роберт) также плохо были похожи на ирландцев. Самый старший Ричард Блумфилд был светло-русым с серыми глазами и ростом вышел таким же, как и среднестатистический английский джентльмен, а Роберт пусть и обладал в волосах рыжим отблеском и зелёными глазами, но был очень стройного телосложения, его запястья были сопоставимы с запястьями Джуди, поэтому в обществе считали, что он очень тонок. Миссис Блумфилд была англичанкой, себя она считала чистокровной, и выросла в Лондоне, поэтому она соответствовала всем требованиям внешнего вида благородных англичан – тонкие, хрупкие запястья, светлые волосы, которые теперь были седыми, надменный взгляд, бесцветные глаза. Точно таким же был и её муж, который постарев, совсем ничем не отличался от неё кроме как тем, что взгляд его, как и нрав, был во множество раз мягче. Поэтому из всей семьи только Менди была доказательством того, что они ирландцы.

Утром Менди очень не хотела сталкиваться с кем-то из родителей, пусть совместный завтрак было не избежать, но с удивлением для себя она обнаружила, что сегодня её мать в удивительно хорошем настроении. Менди понимала, что это обусловлено тем, что скоро приезжает Джуди, и очень сильно не хотела, чтобы миссис Блумфилд вновь огорчалась из-за старшей дочери. Когда она вошла в крошечную столовую, прислуга приветствовала её и поставила на стол дополнительную тарелку.

– Доброе утро, – заговорила Менди, располагаясь за столом, и её мать, так как и сама не хотела портить своё настроение, проигнорировала свою дочь.

Мистер Блумфилд был рад видеть дочь за завтраком, он улыбнулся и обратился к ней, отставляя стакан с водой:

– Доброе утро, моя милая. Как тебе спалось сегодня?

– Не спрашивайте её об этом, Рональд, – заговорила всё же женщина, переведя взгляд на мужа, – она спала прекрасно, её же совершенно не мучает совесть! Она же совершенно ни о чём не беспокоится, у неё же всё прекрасно!

– Я рад, что мою дочь ничего не беспокоит, – ответил ей мистер Блумфилд, и Менди не смогла сдержать улыбку, а его жена поджала губы и отвернулась, явно сдерживаясь, чтобы ни сказать какую-нибудь дерзость. Но могла ли она сказать подобное мужу?

Миссис Блумфилд выходила из интеллигентной семьи, она получила отменное воспитание и образование, которое могла позволить себе женщина в девятнадцатом столетии, но это не сделало её сдержанной и тактичной женщиной. Иногда она могла позволить себе даже повысить голос на собственного мужа, но чаще предпочитала отвернуться и тяжело дышать, демонстрируя свою обиду. И только в минуты жуткого отчаяния она могла позволить себе что-то разбить. При Менди женщина ни разу не теряла голову, но её брат Роберт рассказывал, что однажды, когда он вернулся с прогулки с порванными брюками (ему было не более десяти лет), миссис Блумфилд была настолько недовольна, что втащила сына в дом за ухо, потом кричала что-то не разборчивое, а затем, когда мальчика попытался защитить отец, окончательно потеряла голову и кинула в него вазу с цветами. Вода расплескалась, цветы упали на деревянный пол, а миссис Блумфилд, с оскорблённым видом ушла в сад.