Последнее звено
Шрифт:
– Вы что же, не христиане? – тут уж мне пришел черед выпадать в осадок. – У вас что, князь Владимир не крестил Русь?
– У тебя, Андрюха, опять помутнение в уме, – засмеялся мальчишка. – Ерунду какую-то несешь. Какие такие христиане? Это кто? И не было у нас никакого князя Владимира, а был князь Велимир. Это вообще… такой козел… враг словенского народа. Он тысячу лет назад нас предал, киевские земли Элладе сдал, эллинским наместником заделался, панархонтом. Говорят, по любви огромной к базилейне эллинской. Ну, короче, с тех времен эллины тут все захватили, свои порядки завели.
– Ни
– А то ж! – голосом экскурсовода подтвердил пацан. – Мы их пятьсот лет терпели, а потом сказали: хватит, эта земля была нашей. За Учение аринакское спасибо, конечно, пригодилось. А вот пушниной сами торговать будем, и лесом, и налоги ваши уродские, и законы сами напишем… Ну, в общем, даже и воевать пришлось, у эллинов базилей Янакий такой тупой оказался, не понял с ходу… Великая сеча была при Корсуни… Наших двадцать восемь человек полегло, а эллинов аж сорок три. С тех пор они поумнели, торговать торгуют, в Круге опять же три голоса им, по праву старшинства, а больше того – ни-ни.
Если бы я в тот момент не сидел на земле, пропалывая грядки с репой, то уж точно бы упал. Блин, что за мир, где я оказался? Великая сеча, счет двадцать восемь – сорок три, и пятьсот лет об этом помнят!
Полуденное солнце жарило от души, наверное, на все тридцать градусов. Пот струился по лбу, но я даже утереться забыл – настолько все это меня долбануло.
– Так от чего же вы все-таки счет ведете? – спросил я растерянно. – Говоришь, сейчас двадцать второй век?
– Ага, – подтвердил пацан. – От прихода Аринаки в Элладу, от начала Учения аринакского.
Я мельком подумал, что, наверное, не ту линию выбрал. Мне бы не на пищевую промышленность поступать, а на филфак МГУ. Ведь двух недель не прошло, а мало того что и понимаю все, и по-ихнему болтаю как свой, так еще мысленно перевожу здешнюю речь на современный язык, причем без каких-либо усилий, все автоматом происходит. Вернусь – надо будет бросить эти бродильные установки вкупе с гнусным доцентом Фроловым. Поступать на филфак. Блин, а как же тогда армия? Отсрочка же екнется.
О чем я думаю! Отсрочка, филфак! Сперва еще вернуться надо в свой мир, а там уж… Да, конечно, если есть вход, то должен быть и выход. Да где ж его искать? У кого спрашивать?
Когда я начинал говорить, что попал сюда из другого мира, на меня глядели с жалостью. Здесь это называется преждепамятной хворобой. То есть пробуждается в человеке какая-то прежняя память и стирает всю нормальную, ту, что с рождения в нем копилась.
– А что такое «прежняя память»? – спросил я тут же у поварихи Светланы. Баба, кстати, оказалась не такой уж и злобной, просто настроение у нее как флюгер.
– Так о прежней жизни, – недоуменно ответила тетка, накладывая нам в миски дымящейся просяной каши. – Которой раньше жил, пока там не помер и здесь не родился.
– Где это там? – Пока каша не остыла, можно было заняться допросом местного населения.
– Ну, в том шаре, – непонятно ответила она. – Шаров много, в одном помираешь, в другом рождаешься. А тут помрешь – и в следующем родишься. И так без конца.
О как! Тут, что ли, верят в переселение душ? Оригинально. «Хорошую религию придумали индусы»…
– Откуда
– Откуда-откуда, – буркнула Светлана. – Не моего ума то дело, я вот все больше за скотиной хожу и вас, дармоедов, кормлю.
– Я не дармоед! – тут же встрял Алешка. – Я, между прочим, всю морковку проредил!
– Будешь во взрослую беседу лезть, – тут же поставила его на место Светлана, – компота не получишь.
Ужасная угроза… У нас бы как минимум прозвучало: «Уши оборву».
– А ты, Андрейка, – кинула она на меня печальный взгляд, – хворый еще пока, вот и не понимаешь. Линии не чуешь. Ты вот лучше боярина спроси про шары-то, он муж ученый…
Однако с боярином пока пообщаться не удавалось. В доме за него руководила доченька Аглая. Как выяснилось, жена у Волкова умерла в позапрошлом году, от какой-то синей лихоманки. Вот подросшая дочь и тренируется, репетирует роль хозяйки. Сам же боярин куда-то уехал по делам службы. Служба, кстати, оказалась довольно серьезной – в Уголовном Приказе, здешнем аналоге МВД. По словам дворни, ловил душегубов, озорующих на дорогах. Насколько я понял, должность имел крутую. По-нашему – никак не меньше генерала.
– Леха, а у вас тут что, и душегубы есть? – спросил я на другой день пацана, когда мы по указанию садовника деда Василия поливали яблони. Тяжелая, кстати, работа. Здесь ведь до насосов не додумались, здесь не шлангом поливаешь, а как негр таскаешь воду ведрами из бочки.
– А что ж им не быть? – Алешка не удивился вопросу, но посмотрел на меня снисходительно, как на несмышленыша. – Известное дело. Люди же разные бывают. Одни блюдут свою линию, а есть, которым на нее плевать. Им бы сейчас потешиться, кусок радости урвать, а что потом будет, им до факела. Вот и сбиваются такие в стаи, разбойничают, крадут, пакостят честным людям…
– И что, много таких?
– Много не много, а есть, – наставительно сказал Алешка. – Для того и Уголовный Приказ есть. А для вредоумных есть Ученый Сыск.
Ишь ты, еще и Ученый Сыск какой-то…
– Мне поначалу, как сюда попал, показалось, будто у вас все ну прямо такие добрые люди, все такие милосердные… – усмехнулся я.
Алешка меня не понял.
– Добрые – это как? Что значит – добрый человек? Так не говорят. Это все равно как сказать: вместительный мужик… Не мешок, понимаешь, а мужик…
– Вы чего тут, совсем? – поразился я. – Добрый… ну это значит – добрый, значит, всех любит, всех жалеет, всем помочь пытается…
– Опять тебя несет, Андрюха. Добрый… ну это же слово для вещей. Ну вот гляди: топор добрый, значит, в топорище плотно всажен, не вылетит, заточен правильно, не затупится. Добрый конь – значит, здоровый, выносливый, команды слушается. Добрый тулуп – значит, без дырок, все застежки на своих местах, зимой всяко обогреет.
Тут до меня наконец дошло, как же понимать двухнедельной давности слова насчет моей доброты. Ударение-то было на втором слоге. Доброта – попросту имущество. Сундуки в той комнате, куда ворвались стражники Уголовного Приказа, были имуществом неких загадочных лазняков. Вот и меня сочли имуществом, со всеми печальными последствиями.