Последние бои люфтваффе. 54-я истребительная эскадра на Западном фронте. 1944-1945
Шрифт:
В любом случае что я теперь должен был делать со своим «Ситроеном»?
Последние оставшиеся шаги, перед тем как попасть в лагерь для военнопленных, лучше было проделывать пешком. Это была хорошая тренировка, поскольку скоро мне предстоит гулять туда и сюда позади колючей проволоки.
– Что теперь, герр обер-лейтенант?
Обер-фельдфебель с надеждой смотрел на меня.
Весь день мы сжигали все то, что не могли больше использовать, и все то, что мог использовать враг. Журналы боевых действий, технические руководства, приказы, секретные приказы вместе с тщательно оберегавшимися совершенно секретными приказами летели в огонь. Столы, стулья,
– Собери людей, Михель, включая женщин.
– Хорошо, герр обер-лейтенант.
Я отдал последние инструкции в качестве командира группы.
Девушки были демобилизованы. Они должны были ждать в своих бараках, пока не придут союзники. Еды у них было достаточно, а бежать было бессмысленно.
– И позаботьтесь о Таппере, проследите за тем, чтобы он получал хлеб и воду.
Гауптман Таппер уже в течение недели сидел под замком. В его столе я нашел рапорты относительно храбрости или трусости пилотов. Я впал в ярость, когда прочел записную книжку этого человека, который не имел никакого представления о полетах и который, вероятно, лишь благодаря своему партийному рангу был произведен в гауптманы.
И этот горлопан смел судить моих пилотов, не говоря уж о моих офицерах.
Я с пистолетом наготове дождался прихода этого шпиона и был очень близок к тому, чтобы нажать на спусковой крючок, несмотря на его поднятые дрожащие руки и испуганное, бледное как мел лицо. Таппер понял, что его час пробил.
– Вы, грязный ублюдок, вам недостаточно тех бедняг, что висят на деревьях на ваших дорогах отступления, и я думаю, что вы погнали на смерть достаточное число пилотов, а?
А затем, толкая рукояткой пистолета между лопаток, я провел его через ряды усмехавшихся летчиков к подвалу под кухней, который служил нам в качестве гауптвахты. Пинок в задницу этого «товарища», и он оказался под замком.
«Возможно, было бы лучше, если бы я пристрелил эту свинью», – подумал я. Хейни Прагер, очевидно, прочитал мои мысли, поскольку произнес настолько громко, чтобы все могли услышать:
– Если томми освободят его, то он притворится жертвой и снова будет на коне. Вы знаете, Вилли, в последние несколько дней мы должны были добиться больших «успехов», чтобы тоже оказаться на гауптвахте. Это не может не быть лучшей рекомендацией.
Летчики засмеялись, также послышался робкий девичий смех.
Затем я отпустил рядовых и женщин. Я отвел в сторону унтер-офицеров и в нескольких словах объяснил им, что пилоты должны будут перелететь в Хуштедт, [258] около Ганновера, и что остающийся наземный персонал должен теперь присоединиться к армейским частям.
– Впервые с начала войны вы будете держать в руках оружие. Я по горло сыт этим вечным отступлением. Оно действует мне на нервы, и меня тошнит от него. Мы никогда не были трусами и каждый приказ выполняли настолько, насколько это было возможно. Сотни наших погибших товарищей доказали это своей кровью, свидетельством тому их могилы от Клоппенбурга до побережья Нормандии.
258
Xуштедт – аэродром, находившийся в 6 км севернее г. Целле.
– Теперь конец уже близко.
– Я больше не хочу отступать.
– Дайте это ясно понять надежным людям. Я сам не могу сказать им это. Вы знаете о «замечательном» приказе, который сейчас, когда приближается
Я предоставил обер-фельдфебелю свободу действий, чтобы он нашел убежище среди болота Гальген, в котором можно будет провести несколько дней с достаточным количеством еды. Затем я сказал заслуживавшим доверия уроженцам Восточной Пруссии, чтобы они дали твердое обещание, что, когда их последние люди отправятся в другое подразделение, они растворятся среди болот.
Они должны выбрать этот путь, потому что их жизнь и после краха будет иметь некоторый смысл. Их жены и дети находились в крайне тяжелом положении, ничего не зная о судьбе мужей и отцов.
В последний раз взревели двигатели.
В то время как различные сооружения и бараки взлетали высоко в небо, а остававшийся наземный персонал уничтожал самолеты, пилоты поднялись в воздух.
После тщательных раздумий я разрешил пилотам лететь поодиночке или парами, как они предпочитали. Я не мог отдавать последним четырнадцати летчикам приказ, которому сам больше не собирался повиноваться. С другой стороны, я не смел отдать приказ – я мог лишь намекнуть на это, – что они должны рискнуть и совершить вынужденную посадку на болоте Гальген. Каждый вылет летчика-истребителя благодаря погоде или встрече с противником был вызовом судьбе. В этой безнадежной ситуации была лишь одна вещь, которую можно было сделать: освободить людей от своих приказов и позволить каждому поступать так, как он считает для себя лучшим.
Кто-то хочет лететь в Хуштедт? Пожалуйста!
Кто-то хочет лететь на север, возможно в Ольденбург, который все еще был в наших руках, или на запасной аэродром? Хорошо!
Кто-то в своих самых тайных мыслях планирует полететь на своем «Фокке-Вульфе» к родному городу, женам и детям? Отлично!
Теперь все наши были в воздухе, за исключением Прагера, Островитцки и меня. С влажными глазами мы в последний раз помахали рукой нашим механикам, а затем прибавили обороты.
Для нас этот полет должен был стать прощальным, как мы решили предыдущей ночью. Я намеревался пролететь 300 километров и совершить вынужденную посадку около своего родного города, но затем чувство товарищества, бывшее между нами, решило иначе. Начиная с момента вторжения Патт и я в истинном духе братства сражались вместе более чем в сотне воздушных боев, а другой офицер, Хейни Прагер, был единственным человеком, кто выжил в последние три месяца.
Последний взлет…
Сделав с остальными двенадцатью прощальный круг, мы начали набирать высоту. Подобно орлам, мы поднимали наши «Фокке-Вульфы» все выше и выше. На высоте 1,8 тысячи метров наша радостная карусель прошла сквозь толстый слой кучевых облаков, и теперь мы стремились достичь нашего потолка. В последний раз мы наслаждались совершенно неописуемой радостью полета. Бесконечные бархатно-синие небеса ярким и чистым куполом нависали над нами. На 3,7 тысячи метров мы надели кислородные маски.
«Фокке-Вульфы» по широкой спирали поднимались к солнцу.
Должно быть, это были последние минуты свободы, которой нам было позволено наслаждаться. Никогда снова наши руки не смогут свободно управлять самолетами. Позвольте этим безмолвным орудиям войны пролить горькие слезы прощания.
В последний раз ощутите вкус летного бытия и наслаждайтесь сверкающими на солнце фюзеляжами, свободно искрящимися в воздухе все выше и выше. Вперед к солнцу. В последний раз повелители неба, воздуха и облаков, а потом все будет кончено…