Последние дни Константинополя. Ромеи и турки
Шрифт:
Тогда Тодорис обратился к Яннису:
– А что ты там делал? С кем ты был, когда повстречал василевса? И что ты делаешь здесь? Ты так и не сказал.
Яннис, тяжело вздохнув, вынужден был открыть всю правду: как сбежал от матери на ипподроме, пересёк Город и как по дороге встретил толпу, идущую крестным ходом.
Тодорис не одобрял такого поведения, но не увидел в рассказе противоречий, поэтому, кажется, теперь тоже засомневался, что в ближайшее время будет помощь в починке стен.
Меж тем Юстинианис,
– Я должен немедленно поговорить с василевсом. Ты проводишь меня, раз уж знаешь, где его искать. Турки могут пойти на штурм ещё до захода солнца. Каждый час дорог. Тем, кто может строить стену, не время молиться.
– Да, я провожу, – с радостью ответил Яннис, но радость его поубавилась, когда Юстинианис повернулся к Тодорису и добавил: – Я буду рад, если ты тоже поедешь со мной и поддержишь меня. Двое просителей лучше, чем один.
– Разумеется, я поеду, – согласился тот, а Яннис всё гадал, узнан ли зятем Луки Нотараса или же нет.
Тодорис почувствовал себя крайне неуютно, когда мальчишка, который часто крутился возле Джустиниани, принёс дурную весть. Кто был этот мальчишка, Тодорис точно не знал. Генуэзец называл его Джованни, то есть Иоанном, и, кажется, упоминал, что это отпрыск одной из уважаемых семей Города. Наверное, надо было расспросить ещё тогда, когда Иоанн впервые попался Тодорису на глаза, но та давняя встреча почти сразу заслонилась более важными событиями, а позднее спрашивать у Джустиниани было уже как-то неловко: «Уже почти два месяца забываю спросить, кто это крутится возле тебя, как привязанный».
Кем бы ни был тот мальчик, Джустиниани доверял ему, и, похоже, не без оснований. Рассказанное о василевсе очень даже могло оказаться правдой. За минувшие дни осады Тодорис не раз убеждался, что василевс – хороший воин, но посредственный военачальник. Когда дело касалось защиты Города, на василевса было легко повлиять, увлечь. Вот он увидел на улице толпу молящихся и воодушевился их затеей точно так же, как минувшей ночью воодушевился, когда Джустиниани, только-только пришедший в себя после ранения, сказал, что победа над турками возможна, если хорошенько укрепить стены перед главным штурмом, который наверняка состоится совсем скоро.
Вслух проклинать непостоянство василевса, как это сделал предводитель генуэзцев, Тодорис никогда бы не осмелился. И даже не осмелился бы сказать, что василевс – плохой военачальник, но уныние от новости, принесённой мальчиком, вряд ли смог хорошенько скрыть. Тодорису показалось, что генуэзцы остались один на один с огромной турецкой армией. К западу от стены – более ста тысяч врагов, а к востоку, то есть со стороны Города, нет никого, кто мог бы помочь. Раньше там были люди, но с каждым разом призывать их на помощь становилось всё сложнее. Неужели
«Джустиниани со своими воинами погибнет, и я – тоже», – сказал себе Тодорис, ведь стены являлись единственным, что защищало от турецкой армии, которая была как море, но стены постепенно превращались в бесполезные кучи камней и битого кирпича.
Вспомнилась ночная битва, состоявшаяся три недели назад [22] , которая чуть не закончилась взятием Города. Именно тогда стало очевидно, что даже могучий Джустиниани нуждается в помощи, и если он не получает её, то бессилен.
22
В «Повести о взятии Царьграда» Нестора Искандера утверждается, что битва 6–7 мая происходила днём. В записках венецианца Николо Барбаро утверждается, что битва была ночная, и в романе принята именно эта версия.
Вода подтачивает плотину, и турецкое войско так же постепенно подтачивало оборонительные укрепления. Три недели назад всё было очень похоже на то, что происходило вчера: враги очень усердно палили из пушек, постепенно разрушая стены, но не шли на штурм. Они наблюдали, как ядра разбивают Малую крепостную стену, а затем – как бьют в Большую.
Джустиниани, на чьём участке это происходило, слишком поздно осознал степень опасности. Ведь дела вроде бы шли как обычно: турки стремились разрушить, а он восстанавливал.
Впрочем, начальника генуэзцев вряд ли следовало винить, ведь Тодорис, находившийся там же и, как всегда, таскавший мешки вместе с генуэзцами, тоже пропустил момент, когда события стали развиваться слишком быстро.
Наверное, следовало что-то заподозрить тогда, когда генуэзцы, измотанные бесконечным строительством, начали покрикивать друг на друга.
– Быстрее! Тащите ещё мешки! – кричали «каменщики», занимавшиеся укладкой.
– Быстрее кладите! Надо скорее вкапывать колья! – кричал на «каменщиков» Джустиниани.
Все торопились, но никто не замечал, что стены разрушаются чуть-чуть быстрее, чем восстанавливаются, и что отставание увеличивается.
Стоя на стенах ближе к северо-западному углу, а вернее – неподалёку от Влахернского дворца, генуэзцы с ненавистью смотрели на исполинскую турецкую пушку, выделявшуюся своими размерами среди других турецких орудий, как корабль среди рыбацких судёнышек. Даже деревянная опора, на которой покоилась эта громадина, по размерам могла соперничать с корпусом корабля.
Пушка стреляла огромными ядрами, которые казались большими даже на расстоянии, а разрушения от них получались такие, будто оборонительные стены Города построены из мокрого песка.
Конец ознакомительного фрагмента.