Последние Горбатовы
Шрифт:
— Что такое? Объясни, пожалуйста, Софи, какие краски? — выговорила через силу Клавдия Николаевна.
Софья Сергеевна с презрением взглянула на брата и, обратясь к старушке, сказала:
— Я случайно зашла к нему — и что ж бы вы думали? Он взял из большой гостиной самый лучший кипсек и вздумал его раскрашивать! Уже девять прелестных гравюр совсем испортил… Я и унесла его краски… Ведь это невозможно!.. Il finira par g^ater tout!.. [11]
— Где мои крашки? — взвизгнул Кокушка. — Как ишпортил?! Я отлично… от… от… лично
11
В конце концов он все испортит!.. (фр.).
Софья Сергеевна позеленела, хотела сказать что-то и — не могла. Наконец она собралась с силами, сообразила, что единственное спасенье — заставить Кокушку уйти.
— Твои краски в диванной, в столе, — дрожащим от злобы голосом сказала она.
Кокушка мгновенно выскочил из гостиной.
Барбасов понял, что лучше всего теперь удалиться, и стал раскланиваться.
XIII. АДВОКАТ
Барбасов медленно прошел огромным двором, вышел в ворота, а затем остановился и несколько мгновений пристально глядел на неподвижных, строгих львов, уже более столетия стороживших вход в старинное барское жилище. По его лицу скользило что-то неуловимое, что-то очень серьезное, совсем не шедшее к постоянному характеру этой самоуверенной и комичной физиономии.
Перед ним мелькнуло и исчезло далекое-далекое воспоминание. Да, это были эти самые львы! Они когда-то поражали его, маленького ребенка, привезенного в Москву старушкой-барыней, которая после смерти его отца, бедного сельского дьякона, взяла его на воспитание и решилась вывести в люди.
«Тогда — и теперь!» — подумал он еще раз, пристально взглянув на львов, и все лицо его засветилось самодовольством. Он тряхнул головою, осмотрелся и пошел по Басманной.
Свободный час, о котором он говорил Владимиру, давно уже прошел, но дело в том, что он все выдумал. Никто его не ждал на Басманной, никуда ему не нужно было спешить. Он взглянул на часы, кликнул проезжего извозчика и отправился в московский Гуринский трактир обедать. Он любил хорошо поесть, и до сих пор желудок его, хотя все же не без помощи некоторых вспомогательных средств, позволял ему это.
Войдя в огромную залу, заставленную, как стойлами, рядами диванчиков, придвинутых спинками друг к другу, он начал оглядываться, ища свободного места. Народу уже было много. Мигом подлетел к нему красавец-половой с удивительно черной бородой, в белоснежной русской рубашке, с салфеткой на плече и, приятно осклабляясь, проговорил скороговоркой:
— Алексей Иванович, сюда-с, сюда-с, пожалуйте, вот свободно местечко… я и прислуживать вам буду…
Барбасов протиснулся кое-как между диваном и столиком и не успел еще снять перчатки, как половой уже ставил перед ним графинчики с разными водками и закуску.
— Что прикажете-с к обеду?.. У нас нынче рыбка… такая! Утром только получили с Волги, живехонькая!.. Может, уху стерляжью или так стерлядочку
Барбасов подумал немного и стал заказывать себе основательный обед. Половой слушал его с усиленным вниманием и большим почтением, склонив голову, сморщив брови и даже полузакрыв глаза.
— Вот и все! — наконец сказал Барбасов.
Половой встряхнул черными, уже редеющими и в изобилии напомаженными волосами.
— Слушаю-с, будьте покойны, все в самом лучшем виде… Повару ваш вкус известен довольно.
И он исчез.
Барбасов принялся за водку и закуску; но едва он успел налить себе рюмочку прозрачной, как слеза, очищенной, к нему подошел с протянутой рукой черноватый и франтовый господин.
— Алексею Ивановичу нижайшее почтение! — не без умиления произнес он, показывая белые зубы и щуря масляные глазки.
— Здравствуйте, Шельман! — отозвался Барбасов несколько покровительственным тоном.
— Что это вас давно не видать, Алексей Иванович?.. В суде то и дело о вас спрашивают…
— А что же мне там торчать по-пустому?
— Да, оно, конечно, — вздохнул Шельман, — после такого дельца, какое вы завершить изволили, можно и поотдохнуть… А вот мы, бедные, с раннего утра мечемся…
— Ну, уж и бедные! — усмехнулся Барбасов. — И уж особенно вы-то!
— Эх, да что я! Много дел, много, да не дела, а делишки. За последние полгода самое выгодное дело было в десять тысяч. Да что об этом… А вот вы, извольте полюбопытствовать…
Он наклонился к самому уху Барбасова и стал шептать ему:
— Видите, направо… это я, вам скажу, птичка… в черной шляпе с алыми розами… Она здесь со мною… обедаем… И вы думаете, кто это? Представьте — клиентка! Эмансипированная особа и со средствами.
— Значит, вы в двойной роли — ну, и прекрасно… спешите же к ней, а то я, чего доброго, отобью ее у вас.
— Закреплено формальнейшим образом! — самодовольно ответил Шельман, но тотчас же отошел от Барбасова и вернулся к своей даме.
Барбасов выпил рюмку, закусил, а тут опять:
— Здравствуйте, Алексей Иванович!
К нему то и дело подходили разные господа всякого возраста и вида. Но на этот раз он был не словоохотлив и даже, по-видимому, тяготился такой своей популярностью в этом храме московского кулинарного искусства.
Наконец его оставили в покое, и он с удовольствием принялся за обед под шум толпы, под звуки не смолкавшего оркестриона.
Окончив обед, он почувствовал, что слишком много съел и, главное, слишком много выпил, а потому поспешил на свежий воздух.
На подъезде к нему со всех сторон кинулись извозчики, он махнул рукою, вскочил в первую попавшуюся пролетку и крикнул:
— На Сивцев Вражек!
— Знаем-с, сударь! — ответил франтоватый извозчик-лихач, дернул вожжами, и застоявшаяся молодая лошадка помчала Барбасова по изрытой мостовой мимо Александровского сада.
Барбасов, весь лоснившийся, с покрасневшим носом и несколько осоловевшими глазами, мутно глядевшими из-за золотых очков, усиленно полоскал себе рот дымом сигары, отдувался время от времени и приятно ухмылялся чему-то. В голове у него немного шумело. С детства знакомые улицы с рядами то больших, то маленьких домов как-то сливались и будто бежали назад.