Последние хозяева кремля. «За кремлевскими кулисами»

Табачник Гарри Давидович

Докатившиеся до Сибири красные волны принесли с собой все то, о чем писал М. Волошин:

Правду выпытывали из-под ногтей,

В шею вставляли фугасы,

„Шили погоны”, „кроили лампасы”,

,Делали однорогих чертей” —

Сколько понадобилось лжи В эти проклятые годы,

Чтоб разъярить и поднять на ножи Армии, царства, народы.

Семена этой посеянной ложью ненависти уже тогда запали в душу будущего советского вождя. На созданной ею кровавой почве вырастали преемники Ленина и Сталина.

КРЕПОСТНОЕ ПРАВО БОЛЬШЕВИКОВ

Во времена Чехова звание телеграфиста обеспечивало тужуркой с петлицами, и если ее обладатель в дополнение к лихо закрученным усам мог еще и петь под аккомпанемент гитары „жестокие” романсы, доступ в определенное

общество ему был открыт. В чеховские времена Андропов, наверняка, был бы причислен к разряду тех интеллигентов, которые дружной толпой, попыхивая папиросами и декламируя Надсона, заполняли гостиные городков вроде Моздока, куда в 1930 году перебрался будущий генсек. Когда Андропов стал телеграфистом, все это кануло в вечность. Само слово „интеллигент” в то время звучало как бранное. Принадлежать к интеллигенции было не только не модно, но и опасно. Отголоски такого отношения к интеллигенции слышатся и в наши дни, когда „Правда”, рассказывая об Андропове, всячески стремилась подчеркнуть, что новый вождь, дескать, был рабочим. Но ведь общеизвестно, что работающих на телеграфе называют не рабочими, а служащими.

А вот Черненко в этом отношении скрывать нечего. Если верить его рассказу, ему исполнилось 12 лет, когда его послали работать к хозяину. Эта черта его биографии пришлась очень кстати, когда он через три года надумал присоединиться к тем горластым ребятам, которые объявили себя ячейкой коммунистического союза молодежи. Пройдет еще совсем немного лет, и он совсем по-другому заговорит со своими бывшими хозяевами. Пока же он продолжает делать, что прикажут.

Как для одного, так и для другого будущего вождя — это тот период их жизни, когда, как метко подметил в свое время князь П. Святополк-Мирский, из „русского парня вырабатывался своеобразный тип полуграмотного интеллигента, почитающего своим долгом отрицать семью и религию...”

Спустя два года, в 1932 году, мы застаем Андропова ^в

Рыбинске. Город этот покрупнее Моздока. Была в нем хоть и небольшая, но разнообразная промышленность. Но Андропов сумел найти для себя место только лишь матросом на курсирующей по Волге старой посудине.

Прологом к появлению на политической арене поколения, к которому принадлежали будущие наследники Сталина, явилась начатая им коллективизация. В 1928 году Сталин услыхал о гигантской, владеющей 30 тысячами гектаров земли ферме Кемпбелла в Монтане, занимавшей первое место в мире по производству зерна. Он решил покрыть такими фермами Советский Союз. Это давало ему возможность одновременно решить и продовольственную проблему, и превратить ненавидимое и страшное для него крестьянство в послушное орудие выполнения его воли. Последствия этой сталинской фантазии были ужасающими. В процессе претворения ее в жизнь, как писал Лешек Колаковский, „вся партия превратилась в организацию угнетателей и палачей. Никто не оставался невиновным. Все коммунисты стали соучастниками в подавлении общества. Таким образом моральное объединение партии приобрело новые черты, и она вступила на путь, с которого невозможно было повернуть назад”.

Очередную ломку уже с трудом устоявшегося уклада жизни, испытываемую опять страной, иные историки называют третьей революцией. Вызвана ли она была внутрипартийной борьбой за власть или, наоборот, она вызвала борьбу в партии — в данном случае неважно. Важно другое. После передышки всего в каких-то восемь — десять лет в стране по сути дела вновь вспыхнула гражданская война. Именно этого и опасалась возглавляемая Н. Бухариным оппозиция. Не следует делать из него и его сторонников святых. Они были такими же коммунистами, как и их противники. И на их совести немало пролитой крови. Однако то, что было для них приемлемым в период борьбы за власть, было неприемлемо тогда, когда эта власть находилась в руках их партии. Иными словами, они не готовы были к террору против собственного народа, для них существовал предел страданиям, которые можно было причинить для достижения цели. Для Сталина такого предела не существовало. Для завоевания

единоличной власти он готов был пойти на все, на любые жертвы, при одном только условии: эти жертвы будут приносить во имя него другие. Для того чтобы заполучить всю власть в свои руки, Сталину надо было переделать всю страну по своему образу и подобию. Это должна была быть страна, в которой не было бы не только оппозиции его единоличному правлению, но и желающих создать такую оппозицию. В этом смысле все его наследники, что бы они ни говорили потом, тем, что они оказались у власти, обязаны именно созданному Сталиным режиму, потому что вырубил он тех, кто смог бы этому режиму бросить вызов.

Предпринятая Сталиным в конце двадцатых годов индустриализация была первым шагом к созданию режима единоличной власти. Вторым шагом была коллективизация.

Это только в учебниках большевики называли крестьян союзниками. Для Сталина разбогатевшие, твердо стоявшие на своей земле крестьяне были первейшими врагами. Ведь они были экономически независимыми, они не нуждались в подачках государства для того, чтобы выжить, и потому могли поступать так, как считали нужным, а не так, как хотелось бы кандидату в диктаторы. Чтобы впредь они поступали так, как того требовал от них хозяин, их надо было вновь обратить в то состояние, из которого они вышли ровно семьдесят лет назад. Тогда, в 1861 году, декретом царя-освободителя Александра Второго крестьяне были освобождены от крепостного права. Теперь, в 1931 году, их загоняли в колхозы.

О том, как они относились к тому, что происходило, свидетельствует то, как они расшифровывали название загонявшей их в колхозы партии. ВКП/б/ для них означало „второе крепостное право большевиков”. Крестьяне отчаянно сопротивляются. Местами дело доходит и до вооруженной борьбы. В деревню посылаются карательные отряды. В ход пущена вся машина сталинского террора, в которой занимает отведенное ему место уже выбившийся их тех, кого Сталин называл „винтиками”, в инспекторы ЦК — Михаил Суслов.

ЦК партии принял постановление, по которому „для борьбы с кулачеством” разрешалось применение „всех необходимых мер... вплоть до полной конфискации имущества кулаков и выселения их”. Тех, кого загнать в колхозы было нельзя, уничтожали.

Именно так Суслов и действует. При этом оправдание тому, что творил,он, как и тысячи других, подобно ему приводивших террор в исполнение, наверное, находил в философской сентенции, высказанной примерно в эти же годы „великим пролетарским писателем”: „Тот, кто не с нами, тот против нас и подлежит уничтожению”.

Все они, как и многие миллионы советских граждан до них и после них, были принесены в жертву идеологии, жрецом которой был бывший семинарист, недавно отпраздновавший свое пятидесятилетие, но который сам напрочь лишен был каких-либо идеалов, кроме идеала силы и власти.

Этому воцарившемуся в Кремле и ставшему неограниченным властителем российской земли человеку, ’’нет, не человеку, а дьяволу”, как писал в своих „Мемуарах” композитор Шостакович, ’’мечтавшему быть высоким и иметь сильные руки”, ничего не стоило своими коротенькими ручками застрелить и собственную жену, и подписать смертный приговор бесчисленному множеству неведомых ему людей. Он служил примером все более и более захватывавшей умы людей релятивистской морали, оправдывавшей все, считавшей все относительным и, по сути дела, отрицавшей мораль. Многим это пришлось по душе. Это снимало все ограничения. Все оправдывалось. Им становилось легко без сдерживавших принципов, принесенных в мир заветом Моисея и заповедями Христа.

Но это была обманчивая легкость. За нее расплачивались кровью.

Один из пророков новой морали утверждал, что ’’революционная мораль зависит от революционной стратегии и тактики”. И потому, доказывал Троцкий, убийство царских детей оправданно, потому что политически полезно и потому что исполнителями его были представители пролетариата. Но когда по приказу другого пророка новой морали его дети были убиты, он объявил, что Сталин не представляет пролетариат, и убивать его, Троцкого, детей неправильно.