Последние хозяева кремля. «За кремлевскими кулисами»
Шрифт:
Пожалуй, никогда еще не ждали с таким нетерпением те пять тысяч партийных чиновников, которые заполнили Кремлевский Дворец Съездов начала торжественного заседания, посвященного 112-летию со дня рождения Ленина. Все знают, что доклад, который им предстоит выслушать, скучен и вряд ли будет многим отличаться от прошлогоднего. Главное, что их интересует, это то, в каком порядке будут заняты места в президиуме.
Стрелка приближается в пяти часам. Первым в дверях показывается председательствующий на такого рода торжествах Гришин. Зал замирает. За Гришиным появляется знакомая увешанная звездами Героя фигура генсека. В который раз слухи о его смерти оказались преждевременными. Рядом с Брежневым усаживается Черненко. Затем появляются Тихонов,
— Слово предоставляется товарищу Андропову, — и по залу проносится удивленный гул. То, что доклад поручили делать Андропову означало, что теперь он официально претендент на пост генсека.
Что же произошло на предшествующем ленинским торжествам заседании Политбюро? В последнюю минуту, когда казалось, что голоса разделятся поровну, Черненко повернулся в сторону Громыко и выжидательно посмотрел на него. Загадочный, как сфинкс, министр иностранных дел, не моргнув, неожиданно для всех проголосовал за Андропова. Не зря шеф КГБ так часто наведывался в здание на Смоленской площади. Он знал, что Громыко приезд на Лубянку считает ниже своего достоинства. Для Андропова в политической игре такие мелочи, как достоинство, самолюбие — не существовали. Он мог бы не пойти, а ползти в Каноссу, если бы это нужно было для достижения его цели.
Информация, которую получал Громыко из уст председателя КГБ, представляла для него немалую ценность. В свою очередь Андропов, сидя, как прилежный ученик, в кабинете человека, уже при Сталине бывшего послом в США и Англии, тем самым показывал, что мнение этого человека является для него весьма важным. Их отношения стали напоминать дружбу, конечно, в кремлевском ее понимании. Голос Громыко оказался решающим.
Свой доклад Андропов начал так же, как и тот, что произнес 18 лет назад в этом зале по тому же самому поводу. Тогда его речь перемежалась ссылками на ’’нашего дорогого Никиту Сергеевича”. Теперь он пытается уверить слушателей в том, что ’’советский народ тесно сплочен вокруг своей родной партии, ее ЦК во главе с выдающимся ленинцем Леонидом Ильичом Брежневым и уверенно идет по пути коммунистического строительства”.
В книге речей Андропова, изданной в 1983 году, упоминаний имени Хрущева нет. Прошло бы еще немного времени, и исчезло бы с ее страниц и имя Брежнева. Великий приспособленец Андропов попросту забыл бы о ’’выдающемся ленинце”, чьи ’’самоотверженные усилия... снискали широкое признание и всенародную благодарность”...
Речь 1982 года была так же скучна, так же лишена блеска и оригинальности, как и речь 1964 года. Ни та, ни другая не отмечена печатью индивидуальности. Это образец серого, ’’бесполого” стиля советского руководителя брежневской школы. Если в тридцатые и даже сороковые годы речи членов Политбюро еще можно было отличить одну от другой, то теперь этого нет и в помине. Ни читать, ни слушать эти речи нельзя. Они не призваны информировать, а служат ритуальным целям. Главное в них — славословия в адрес очередного бога-вождя, сдобренные
набором годящихся на все случаи жизни ленинских цитат.
Лишь специалисты могли выудить из этого тоскливого набора слов то, на что следует обратить внимание. В речи Андропова, произнесенной
5 апреля 1982 года, обратили внимание, что он больше слов уделил взяточничеству, бюрократизму и неуважительному отношению к людям.
В пику своему главному сопернику, недавно требовавшему, чтобы партия в первую очередь занималась руководством экономики, а затем уж образовательной и идеологической работой, он выдвигает на первое место идеологическую работу, тем самым подчеркивая, что экономикой должны заниматься специалисты. Но это могло быть и отражением как действительных взглядов Андропова, так и ходом в борьбе за власть, атакой против опорной базы Черненко — партаппарата.
Однако о том же за год до него говорил
Поразительно, что оброненные по ходу речи слова Андропова кое-кого заставили забыть о том, что произносит их человек, вся деятельность которого является вопиющим свидетельством ’’неуважительного отношения к человеку”, тому самому человеку, которого по андроповскому приказу бросали в психиатрические больницы, подвергали государственному террору, разлучали с родными, травили, калечили, убивали. И вот этот палач, взойдя на трибуну и почувствовав запах рядом лежащей власти, решил сменить тон.
Андропов закончил свою речь. Как всегда, последовали обычные в таких случаях аплодисменты. Но то, что увидели присутствовавшие затем, было необычным. Все обратили внимание, как подчеркнуто поздравлял его маршал Устинов. Вывод напрашивался сам собой: на стороне шефа КГБ армия.
ЧТО ЖЕ ВЫ МОЛЧИТЕ?
Через месяц Юрий Андропов оставляет Лубянку и переезжает в секретариат ЦК.
Хотя и на сей раз не обошлось без острой борьбы, в которой на помощь шефу КГБ пришел Горбачев, вместе с секретарями ЦК Капитоновым, Пономаревым и Замятиным, настаивавшими на том, что идеологию должен возглавлять русский с по-русски звучащей фамилией.
Предсказывающие, что Андропов в мае станет генсеком, ’’знатоки” теперь свою ошибку объясняли тем, что дескать надо было сделать жест в сторону Запада. Необходим, дескать, переходный период между работой в КГБ и креслом генсека. Фактически же, мол, все решено и Андропов уже генсек.
В Москве поэт Евтушенко жалуется, что нельзя определить, кто командует парадом, к кому обращаться. Поговаривают о ’’смутном времени”.
В театре на Таганке Юрий Любимов пытается воссоздать другую эпоху, когда, говоря устами Пушкина, „добрый наш народ, бояре, казаки, монахи, буйные шиши” оказались ввергнутыми в Смутное время. Что же следовало им предпринять, чтобы покончить со смутными временами? На этот вопрос Пушкин ответа не дал. Он ждал, что его даст сам зритель, к которому обращен вопрос: „Что же вы молчите?”
Теперь актеры на Таганке намеревались вновь обратиться с этим вопросом к публике. А пока идут репетиции и в Москве вспоминают времена Гришки Отрепьева и Кузьмы Минина, Юрий Андропов исчезает. Поднявшись ночью с Московского аэродрома, его самолет берет курс на Берлин. Здесь он встречается с Хонекером. Затем он приземляется в Праге, где его ждет Густав Гусак, пришедший к власти с его помощью. Из Праги Андропов летит в Будапешт, к человеку, которого осенью 1956 года он заставил стать предателем, но выиграть власть — Я. Кадару. Цель этих ночных встреч одна — убедить союзников в том, что слухи о смутном времени в Москве ложны. Что он, Андропов, уже избран наследником Брежнева и что первоочередной задачей его как лидера будет восстановление экономики, находящейся, по его словам, в катастрофическом положении.
А ведь всего месяц с небольшим назад он уверял советских людей, что страна „уверенно идет по пути коммунистического строительства”. В отличие от времен Годунова, в конце двадцатого века на Российской земле не только безмолвствовал народ, но и безмолвствовали, как воды в рот набравши, скованные страхом его вожди. Никто из власть предержащих не взял на себя смелость и не заявил, как когда-то сделал в своем знаменитом письме аббат Рейналь. Обращаясь в сентябре 1792 года к Национальной ассамблее Франции, один из вдохновителей французской революции писал: „Я не могу не обратить внимание представителей народа на большие опасности, ждущие нас впереди. Я глубоко огорчен преступлениями, покрывающими позором нашу страну... Правительство стало прибежищем личностей, то диктующих законы, то нарушающих их... Я вижу порок, триумфально марширующий под фальшивым покровом свободы, и слышу, как возбуждающие голоса наполняют вас ложными страхами для того, чтобы отвратить ваше внимание от действительных опасностей”.