Последние каникулы, Шаровая молния
Шрифт:
– Все нормально,- бормотал Вадик, гладя ее по голове, по мокрым щекам.- Все нормально.
Оля заглянула ему в глаза, словно удостоверяясь в его искренности, и с силой сказала:
– Сейчас самое трудное между нами было, Вадик,- И приникла к нему, тесно прижимаясь всем телом, не обращая внимания на деликатные покашливания ребят, спускающихся к воде мимо них.- Если это перевалим...
– Перевалим...- вяло отозвался Вадик.- Я тебя понимаю.,.
– Вот, возьми.- Резко отстранившись, Оля вдруг сунула ему в карман куртки аккуратную пачечку
– Ты что? Зачем? Да не возьму я!..- засопротивлялся Вадик и вдруг, по выражению Олиных глаз поняв, что это ее деньги, больно схватил ее за руку.- Ты что?!
– А у кого возьмешь?
– Оля вырывалась.- Или от каждого по бумажке?
– Да ты что?!
– заорал Вадик взбешенно.- Я же сам отказывался! Не нужны мне эти деньги!..- Он почти оттолкнул Олю от себя.
– Вот теперь вижу - действительно не нужны, А то мне показалось...- сказала Оля, и укоризна в ее тоне пронзила Вадика.
– Креститься надо, когда кажется!
– запальчиво начал он и, глубоко вздохнув, признался: - Перевалили.
И тогда Оля, властно притянув его к себе, поцеловала.
Потом аккуратно сложила бумажки одну к одной, перегнула и, чуть отвернувшись от Вадика, приподняв плечо, спрятала их.
Никого не стесняясь, они спустились, держась за руки, к воде, походили по берегу, зашли попрощаться с дядей Сашей - и не застали его - и вдруг вспомнили, что еще не простились с нишей: их исповедальней и приютом. Они побежали туда, но уже сигналил прибывший автобус и орали ребята: не успели.
– Ну и ладно,- тихо сказала Оля. Перевела дыхание.- Ладно.
А потом была дорога через деревню, мимо домиков, в которых жили все знакомые Вадику люди, и они стояли у калиток и махали руками, и был дядя Саша с мешком вяленой рыбы, нагнавший автобус на самосвале, и электричка, заполненная какими-то странными, диковато пялящимися на отряд то ли дачниками, то ли прокисшими в своих заботах горожанами; и, наконец, вокзал, торопливое в своей неожиданности прощание навсегда, подначки, похлопывания и ни к чему не обязывающие обещания, и удивительное чувство отчужденности в своем родном городе.
И вот он стоит, вертя головой, на площади, а рядом с ним продрогшая на ветру женщина, его женщина, которую он везет к себе домой. И она смотрит на него и ждет: ну что скажет этот тип, который, кажется, теперь берет все на себя...
– Пошли,- сказал Вадик.- Эти такси!.. На метро быстрей доберемся.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ. Осень.
– Что так рано?
– удивилась мама, когда Вадик выскочил из ванной, на ходу вытираясь полотенцем.- Завтрака еще нет, детка. Ты спешишь?
– Она была в халате, непричесанная,
– Сделай яичницу, пожалуйста,- пробурчал невыспавшийся Вадик, плюхаясь на табуретку у окна--место отца.
– Это я мигом. Опять поздно лег?
Мимо кухни по коридору в веселенькой пижаме с оборочками, как сомнамбула, вытянув перед собой руки, босиком прошлепала Машка. В ванной она сильно пустила воду и, наверное, залезла под струю: послышались стоны, охи
– Дураки вы у меня,- с любовью сказала мама,- Рано вставать - долго жить, говорят, врачи так считают.- Она с улыбкой покосилась на задремавшего, привалясь к стене, Вадика.
Уже трещало масло на сковородке, уже запахло кофе, и солнце доползло до окна - надо было начинать новый день.
– Они, коновалы, всегда придумают что-нибудь противное,- отозвался Вадик, потягиваясь,- Душ холодный по-ихнему тоже полезен,
Он успел украсть из маминой пачки сигарету и теперь отводил маме глаза. В ванной запела Машка.
– Ты поздно сегодня?
– спросила мама, провожая Вадика до двери.- Позвони, если задержишься.
На улице, холодной и солнечной, ветер лохматил волосы и дергал плащ за полы, Сигарета погасла, а прикуривать на ходу было некогда.
Через сорок минут, вполне проснувшийся, он стоял у закрытых дверей терапевтического отделения и настойчиво нажимал на кнопку звонка. Шум и гвалт в отделении уже набрали свою обычную силу- детки встали и начали резвиться,- и его звонок не слышали, как обычно.
Вадик прошел по коридору отделения, где взглядом, где вмешиваясь, останавливал шалунов, в ординаторской взял кипу "историй болезни" своих мальчишек, достал из стола фонендоскоп и тонометр.
– Эй, мужики, в палату!
– крикнул он в коридоре и, не дожидаясь, пока все его подопечные улягутся на своих постелях, начал обход.
– Ну, как сегодня дела, Мишаня?
– спросил он толстого, коротко подстриженного десятилетнего тихоню.
– Сегодня дела хорошие,- неторопливо ответил Мишаня, с трудом задирая на громадном животе майку.- Сегодня мочи тысяча сто миллилитров.
– Это ты, брат, молодец,- похвалил Вадик, ощупывая его с ног до головы.- А бока не болели?
– Дядя!
– нежным звенящим голоском сказал трехлетний Ванечка.- Мама придет?
– Завтра, завтра придет,- погладил его головенку Вадик.
– Ты меня домой пустишь?- со слезами уже спросил Ванечка.- Дядя, я домой хочу!..
Он заплакал, как и каждое утро вот уже четвертую неделю, с того дня, когда счастливый и веселый Вадик пришел на кафедру, чтобы отметиться перед отпуском, попасться на глаза доценту - деликатно напомнить о себе,- а был тут же направлен в это отделение. "На две-три недельки,- пообещал ему доцент Кит.- А уж потом и отдохнете. Куда-нибудь едете?" Вадик промямлил в ответ что-то неопределенное. "Вот и хорошо. Так что приступайте прямо сейчас!" И халат Вадику нашелся и фонендоскоп; вручили кучу "историй болезни", показали две палаты, и он включился в работу, да с непривычки закопался и, как ни спешил, а опоздал к Оле на свидание. Прибежал, запыхавшись, без цветов и ждал выговора; сразу же рассказал об отсрочке отпуска и думал, что тут-то все и решится- ведь ему не придется уезжать куда-то на юг, и ее отговорки и откладывание главного разговора с родителями кончились,-а Оля обрадовалась почему-то.