Последние капли вина
Шрифт:
– Доброе утро, гости нашей земли. Сможете съесть охотничий завтрак?
Мы поздоровались с ними, и они отвели нас туда, где стояли их лошади. Там горел костер, под угольями жарился заяц, завернутый в листья и обмазанный глиной. Мальчики вытащили его, обжигая пальцы, смеясь и ругаясь, разделали и подали нам отборные куски на кончиках ножей.
Потом принялись расспрашивать о последних новостях из Города. Темноволосый спросил:
– Скажите-ка мне, умоляю, может ли человек беседовать с другим, которого он не видит и не слышит?
Его тон подсказал мне, что он учится философии, и я ответил с улыбкой:
– Просвети
– Ныне может, если он фиванец, ибо наш последний закон гласит, что, когда мы встречаем вас, афинян, пересекающих горы с намерением взять в руки оружие против тиранов, мы вас не должны ни видеть, ни слышать; и совершенно правильно.
– Однако, - добавил светловолосый, - наткнувшись на вас, спящих, мы забыли на миг, что вы невидимки, и сказали себе: "Вот двое старых друзей, таких же, как мы, и ради дружбы мы должны принять их". Видите ли, мы с Кебетом принесли клятву Иолая год назад в этот же день. Меня зовут Симмий.
Мы представились и выразили похвалы их долгой дружбе. По виду трудно было бы сказать, кто из них старше, если бы не то, что Кебет, смуглый, все еще был с мальчишескими волосами. Пока мы ели, поднялось солнце, повернулось и улеглось над туманом долины. Симмий сказал:
– Наш учитель Филолай, пифагореец, считает, что солнце - это большое круглое зеркало, отражающее, словно полированный щит, центральный огонь Вселенной. Но почему огонь этот красный на восходе и белый в полдень, мы не можем себе объяснить, верно ведь, Кебет? А как объясняют солнце афинские философы?
– Объяснений почти столько же, сколько философов, - отвечал Лисий. Но наш учитель говорит, что природа Гелиоса - это тайна бога, а первым долгом человека является познать самого себя и искать источник света, озаряющего его собственную душу. Мы не едим все, что попадется на глаза, но должны разобраться, что пойдет на пользу нашему телу. Так же и с разумом.
– Это справедливо, - согласился темноволосый Кебет.
– Разумная душа человека - это струна, колеблемая всеми его частями, подобно тому как музыка сфер - это струна небесных тел. Если не соразмерять промежутки между щипками, толку будет не больше, чем от расстроенной лиры. Так учит нас Филолай.
– Но только он скоро собирается обратно в Италию, - сказал Симмий, - и тогда мы останемся без учителя, потому что никакой другой здесь нас не устраивает. А наши отцы не отпустят нас в Афины, пока там у власти тираны; так что, сами видите, у нас есть свои причины желать, чтобы их не стало. Расскажите нам еще о том учителе, к которому вы ходили. Может ли он сказать что-нибудь новое о природе души?
Под конец они навьючили наши заплечные мешки на лошадей, а сами шли вместе с нами, разговаривая, до самых Фив. В эту ночь мы спали на застольных ложах в гостевой комнате у отца Симмия. У него жили двое или трое афинян, а дом отца Кебета был уже полон. Повсюду нас встречали дружески, трудно было поверить в обиды прежних дней. Фиванцы объясняли, что вдоволь насмотрелись лисандровой олигархии, при которой наихудшие люди управляют, пользуясь наихудшими средствами ради достижения наихудших целей; сейчас друзьями свободы были не фиванцы и афиняне, а все эллины равно.
На следующий день мальчики хотели повести нас послушать Филолая, но мы извинились, объяснив, что должны вначале повидать Фрасибула.
– Люди с Самоса!
– воскликнул он.
– Самая лучшая новость этого дня!
Примерно через неделю мы покинули Семивратные Фивы - но не одни.
Мы вышли в багровом свете заката - отряд из семидесяти мужей. Щиты наши были покрыты, доспехи отделаны бронзой и смазаны темным маслом. Все мы, в каком бы виде ни пришли из Аттики, имели сейчас тяжелое вооружение нас снабдили им фиванцы. Перейдя границу, мы сложили алтарь и принесли жертвы Афине Палладе и Зевсу Царю. Предзнаменования были хорошими.
Солнце уже село, но в небе висела маленькая луна, и света ее хватало, чтобы не свернуть себе шеи в горах. Позже она закатилась, и это было хорошо. В ее угасающем свете мы дошли до места, где перевал лепится на отроге горы; напротив находится долина и подъем, а на подъеме - каменная крепость Фила, обращенная спиной к обрыву большого ущелья, а лицом - к Фиванской дороге.
Мы спустились в долину, двигаясь гуськом по узкой тропе; на дне ее протекает ручей, бегущий из родника на горе, очень чистый, с хорошей питьевой водой. Там мы подождали, пока разведчик прокрался под стены. Он вернулся через час. В крепости стоял лишь небольшой гарнизон мирного времени, радующийся безделью - ведь спартанцы ушли. "Они выкрикивают друг другу слова пропуска и отзыва так громко, будто здороваются на Агоре", заметил разведчик.
К главным воротам мы подобрались как раз перед сменой часовых. Луна уже зашла. Кто-то назвал пропуск; когда ворота открылись, мы удерживали их, пока не ворвались остальные. По чистому везению, потайная калитка со стороны ущелья, через которую выбрасывают мусор, была оставлена без охраны; обрыв там крутой, но кое-кто из наших горцев сумел подняться по нему.
Никогда я не видел защитников укрепления в таком смятении. Поняв, кто мы и что, они почти не сопротивлялись. Командир их, заботясь о своем добром имени, бросился в бой; но Фрасибул перехватил его, оттеснил, не нанося ран, и, прижав щит к щиту, спросил, почему он так старается поддержать свою честь перед правителями, у которых самих никакой чести, когда мог бы заслужить бессмертную славу освободителя. В конце концов не только командир, но и добрая половина остальных принесла нам клятву верности - и выглядели они при этом, по-моему, на целых пять лет моложе и веселее. Остальных мы продержали связанными до рассвета, пока не сможем увидеть, куда они пойдут, а потом отпустили, оставив себе их оружие.
Позже мы с Лисием, неся утренний караул на стенах, наблюдали восход солнца. Оно поднялось, красное и пурпурное, ибо уже надвигалась зима и в воздухе пахло морозцем. Вершины окрасились золотом, но внизу под нами большое ущелье Филы, которое зовут Поглотитель Колесниц, было сплошной рекой непроглядного тумана. Свет распространялся, туман рассеивался; далеко за устьем ущелья мы видели Ахарнскую равнину, прошитую ниточкой дороги, а в конце дороги тускло светились стены и крыши Афин. В середине Верхний город, словно алтарь, поднимал жертвы к богам. Долгое время мы смотрели молча, а потом Лисий сказал мне: