Последние поэты империи
Шрифт:
Не буду приглаживать реальную жизнь поэта: он не отказывался от всего своего прошлого, от грешных стихов, от загульной жизни, да и в стихах у него шли полосами и темные и светлые темы, будто сатана боролся с Богом в его душе. Уже никому ни на Западе, ни в России не нужный, он вдруг пишет стихи, родственные Николаю Рубцову, чью поэзию высоко ценил:
Родина, моя родина,
белые облака.
Пахнет черной смородиной
ласковая рука.
Тишь
грозами не обкатана.
Высветлена поэтами,
выстрадана солдатами.
Выкормила, не нянчила
и послала их в бой.
Русые твои мальчики
спят на груди сырой.
Вишнею скороспелою
вымазано лицо.
Мальчики сорок первого
выковались в бойцов.
Бронзовые и мраморные
встали по городам,
как часовые ранние,
как по весне — вода!
……………………………….
Знай же, что б ты ни делала,
если придет беда,
мальчики сорок первого
бросятся в поезда.
Сколько уж ими пройдено?
Хватит и на века!
Родина, моя родина,
чистые берега!
(«Родина, моя родина...», 9 мая 1979)
Никак не могу взять в толк, почему и такое чистое, патриотическое стихотворение, написанное летом 1979 года, не заинтересовало отечественных издателей?
То, что для диссидентов и зарубежных издателей Губанов был потерян с его патриархальными, почвенническими, христианскими стихами последнего периода жизни—в этом сомнений нет. Сразу нашлись и крушители мифа о Губанове: мол, темно и вяло, сыро и непричесанно, к тому же в христианство ударился, стихи о солдатах сорок первого года писать начал... Но как раз именно в поздний период у поэта появилась еще и чудесная любовная лирика.
В ранней поэзии Леонида Губанова меня всегда несколько коробила «женская тема», даже его любовные стихи, в центре которых всегда был он, любовник-победитель; хватало в них и бахвальства, и грубости: «Что мне делать с ней, отлюбившему, / отходившему к бабам легкого?..»; «Голубая-голубая шлюха»; «Целую в ласковые губы / богатых девок... на краю»; «Таинственный танец тоски, / все бабы пропали бесследно...» и так далее. В те ранние времена, когда ему все было по плечу, когда он и со смертью заигрывал, как с кокоткой, а ворох его случайных подружек и попутчиц лишь разрастался, даже самые лирические и нежные строчки отдавали поэтическим самолюбованием. Стихи были важнее чувств, муза была важнее.
Совсем другая лирика — лирика трагического поэта, полная и грусти, и любви, возникла в его последние годы. Об одном из лирических шедевров уже писал Юрий Кублановский, называя его «самородком крупной, редкой породы». Я лишь соглашусь с ним. И процитирую замечательные строки:
Твоя грудь, как две капли, —
вот-вот — упадут.
Я бы жил с тобой на Капри —
а то — украдут.
Золото волос и очи —
дикий янтарь.
Я бы хранил, как молитву к ночи.
Как алтарь...
(«Твоя грудь, как две капли...», 26 марта 1980)
Он знал, что его поэзию будут беречь на потом. Он все про себя знал, как мало кто из поэтов. Таким очень трудно живется. Он умудрялся не только жить, но и творить радость другим, творить чудо русской поэзии.
Я считаю Леонида Губанова одним из поэтических классиков русского XX века, сыном Державы, которая обходилась с ним сурово, но он ей платил в ответ лишь любовью.
Он был легким и страстным хозяином своей вольной поэзии, но попал не ко времени. Что делать в скучный застойный период таким поэтам? С другой стороны, он и спасал свое время, был его поэтическим принцем, которому дано было и порезвиться, и окунуться в любовь и ненависть, и жить весело, без натуги, зная о своей скорой смерти. Леонид Губанов умер мгновенно, от сердечного приступа в сентябре 1983 года. «Серый конь» его поэзии всегда будет с нами.
Увы! Любимая моя,
прощай! Грачи кричали... Занавес.
А пьесу в стиле сентября
показывать не стоит заново.
(«Чертог моей тоски и ласки...», 1964)
2003 Санаторий «Загорские дали».
– * -
ИГОРЬ ТАЛЬКОВ
Родина моя
Я пробираюсь по осколкам детских грез
В стране родной,
Где все как будто происходит не всерьез
Со мной. Со мной.
Ну надо ж было так устать,
Дотянув до возраста Христа. Господи...
А вокруг, как на парад,
Вся страна шагает в ад
Широкой поступью.
Родина моя
Скорбна и нема...
Родина моя,
Ты сошла с ума.
В анабиозе доживает век Москва — дошла.
Над куполами Люциферова звезда взошла,
Наблюдая свысока, как идешь ты с молотка
За пятак.
Как над гордостью твоей смеется бывший твой халдей