Последние похождения Арсена Люпэна. Часть I: Двойная жизнь Арсена Люпэна
Шрифт:
Сернин бросил поводья лошади пешему слуге, которого заранее сюда прислал, сказав:
— Приведешь ее к половине третьего.
Он позвонил. Калитка внутреннего сада отворилась, и князь проследовал к крыльцу; ожидавшие там двое громил в ливреях проводили его в огромный каменный вестибюль, холодный, без единого украшения. Дверь за ним закрылась с глухим стуком, который, при всем его неукротимом мужестве, не мог не произвести на него тяжелого впечатления. Он был, действительно, один, окруженный врагами, как в отгороженной от всего света тюрьме.
— Доложите о прибытии князя Сернина.
Гостиная была рядом. Его сразу
— Ах! Вот и вы, дорогой князь, — сказал барон, встречая его. — Так вот, представьте… Доминик, через двадцать минут обед… После — не беспокоить нас… Представьте же себе, дорогой князь, я уже не думал, что вы придете.
— Почему же?
— Разве это не ясно? Ваше объявление войны сегодня утром было таким категоричным, что любые встречи выглядели уже бесполезными.
— Объявление войны?
Барон развернул номер «Большой газеты» и указал на заметку, озаглавленную «Сообщение». «Исчезновение господина Ленормана не могло не взволновать Арсена Люпэна, — гласила корреспонденция. — После краткого расследования, в продолжение своего намерения прояснить дело Кессельбаха, Арсен Люпэн принял решение найти господина Ленормана живым или мертвым и выдать правосудию виновного или виновных в этом злодеянии».
— Это сообщение, дорогой князь, исходит действительно от вас?
— Правда, от меня.
— Следовательно, я прав, между нами — война?
— Да.
Альтенгейм попросил Сернина сесть, сел сам и сказал ему самым миролюбивым тоном:
— Так вот, я не хочу этого допустить. Просто немыслимо, чтобы двое таких людей, как мы с вами, сражались между собой и причиняли друг другу вред. Надо только объясниться и поискать общий язык: мы созданы для согласия.
— А я, наоборот, полагаю, что такие люди, как мы, не созданы для согласия.
Барон сдержал жест нетерпения и продолжал:
— Послушай, Люпэн… кстати, ты не возражаешь, чтобы я называл тебя Люпэном?
— Как мне тогда называть тебя: Альтенгеймом, Рибейрой или Парбери?
— Ого! Ого! Вижу, ты гораздо лучше осведомлен, чем я предполагал. Дьявол! Палец в рот тебе не клади… Тем более мы должны поладить.
И продолжал, наклонившись к гостю:
— Послушай же, Люпэн, и подумай как следует над моими словами, среди них нет ни одного, которое я не взвесил бы самым зрелым образом. Мы оба сильны. Усмехаешься? Напрасно… У тебя, возможно, есть средства, которых у меня нет, но и я располагаю такими, о которых ты и не подозреваешь. К тому же, ты и это знаешь, я не щепетилен… Я искусен… И умею ловко перевоплощаться; такой мастер, как ты, должен был это оценить. Одним словом, противники друг друга стоят. Остается вопрос: почему мы должны быть противниками? Мы преследуем, скажешь ты, одну и ту же цель? А после? Знаешь ли ты, к чему приведет наше противостояние? Каждый из нас парализует усилия второго, и мы оба ее не достигнем, этой нашей цели. Кто же этим воспользуется? Какой-нибудь Ленорман, любой другой сукин сын… Это же просто глупо!
— Очень глупо, ты прав, — согласился Сернин. — Но от этого есть средство.
— Которое?
— Отступись.
— Не шути. Дело серьезное. Предложение, которое я тебе сделал, не из тех, которые отвергают просто так, не рассмотрев со всех сторон. Короче, вот оно: заключим союз!
— Ого!
— Каждый из нас при этом, разумеется, со своей стороны останется свободным, во всех своих собственных делах.
— А в чем будет твой вклад?
— Мой-то?
— Да, твой. Тебе известно, что стою я: это мною не раз доказано. В том союзе, который ты мне предлагаешь, тебе известна, скажем так, величина моего вклада. Каким будет твой?
— Это Штейнвег.
— Очень мало.
— Наоборот много. Благодаря Штейнвегу мы узнаем правду о Пьере Ледюке. С его помощью мы будем знать, в чем состоял пресловутый проект Кессельбаха.
Сернин расхохотался.
— И для этого тебе нужен я?!
— Что ты хочешь сказать?
— Очень просто, милый мой, твое предложение — ребячество. Поскольку Штейнвег в твоих руках и ты нуждаешься еще в моей помощи, значит, тебе не удалось заставить его заговорить. Иначе ты обошелся бы без моих услуг.
— Так что же?
— Я отказываюсь!
Оба снова выпрямились, неукротимо, с вызовом.
— Я отказываюсь, — отчеканил Сернин. — Чтобы действовать, Арсен Люпэн не нуждается ни в ком. Люпэн добивается своего в одиночку. Будь ты равным мне, как это считаешь, тебе и в голову не пришла бы мысль о таком союзе. У кого стать вождя — тот приказывает. Объединяться — значит повиноваться. Я для этого не создан!
— Ты отказываешься? Ты отказываешься? — повторял Альтенгейм, все более бледнея от ярости.
— Все, что я могу сделать для тебя, милый мой, — кивнул князь, — это предоставить тебе место в моей шайке. Для начала — рядового солдата. Под моим руководством ты увидишь, как выигрывает битвы настоящий генерал… И как он присваивает добычу — целиком, ни с кем не делясь, для себя одного. Дошло, милок?
Альтенгейм в бешенстве скрипел зубами. Он процедил:
— Это ты зря, Люпэн, это ты зря… Мне тоже никто не нужен, и это дело меня затруднит не более, чем куча других, с которыми я успешно справился… Все, что сказано мною сегодня, — лишь для того, чтобы быстрее прийти к цели и друг другу притом не мешать.
— А ты и не мешаешь мне, — презрительно молвил Сернин.
— Вот еще! Если мы не вступим оба в долю, все достанется одному.
— И этого мне достаточно.
— Но он добьется своего только после того, как переступит через труп второго. Готов ли ты к такого рода дуэли, Люпэн? Не на жизнь, а на смерть, понимаешь? Удар ножа — этим способом ты пренебрегаешь; но если его получишь ты, да прямо в глотку?
— Ах, вот что! Это ты и хотел мне предложить!
— Нет, я не любитель мокрых дел… Погляди на мои кулаки. Я бью — и люди падают… И бью по-своему, тут я мастер… Но тот, другой — он убивает… Вспомни-ка… Те маленькие ранки в шею… О! Тот, третий, — берегись его, Люпэн! Он беспощаден и страшен. Ничто не может его остановить!
Он произнес это тихим голосом, и с таким волнением, что Сернин, вспоминая дела ужасного незнакомца, невольно тоже почувствовал дрожь.
— А ты, барон, — усмехнулся он, — похоже, боишься своего сообщника.
— Я боюсь за других, за тех, кто встает нам поперек дороги, за тебя Люпэн. Соглашайся, иначе ты погиб. А сам я, если потребуется, буду действовать и один. Цель слишком близка… Я почти ее достиг… Соглашайся — или отступись!
В нем было столько энергии и рвущейся наружу злой воли, столько грубой силы, что он казался готовым в любое мгновение ударить врага.