Последние рыцари

Творчество С. Матавуля падает на годы расцвета сербского критического реализма. В одно время с ним живут и работают такие крупнейшие мастера слова, как С. Сремац, М. Глишич, Л. Лазаревич.

Современники ставили Матавуля на одно из первых мест среди сербских прозаиков, а его роман «Баконя фра Брне» считали лучшим реалистическим сербским романом. Эта оценка не потеряла своего значения и в наши дни. С. Матавуль

по-прежнему стоит в первом ряду классиков сербской реалистической литературы.

Симо Матавуль родился в Шибенике, в той самой Далмации, которая впоследствии вдохновила писателя на создание его лучших произведений. Отец писателя держал лавку, и уже в детские годы будущий писатель накопил много ярких впечатлений из жизни самых разнообразных социальных слоев югославского Приморья — края рыбаков и мореходов, последних «рыцарей» средневековой аристократии и предприимчивых дельцов нового времени, края нищеты и горя, наивных, патриархальных нравов, которые безжалостно и бесцеремонно попирал и растлевал господин Капитал.

Матавуль рано потерял отца, семья осталась без средств, но матери удалось открыть мастерскую народного костюма, и юноша смог продолжать образование. Симо, предпочитавший итальянскую беллетристику учебникам, а лихие мальчишеские шалости — домашним урокам, закончил начальную сербско-итальянскую школу и четыре класса гимназии далеко не блестяще, и мать решила сделать его торговцем. Однако Симо и на этом поприще не преуспел. «Пусть идет в монахи, раз ни на что другое не годен», — решила мать и отдала сына на воспитание дяде — игумену православного монастыря в Крупе. Таким образом, писатель на собственном жизненном опыте познал среду церковников, о которой, в ее католическом варианте, он с такой жизненной правдивостью рассказал на страницах романа о Баконе.

Однако, в отличие от своего героя, он после четырехлетнего искуса так и не удостоился «чина ангельского» и не сделался монахом. Игумен, увидев, что племянник вместо жития святых запоем читает романы, и даже греховного Поля де Кока, освободил его от монастырского полузатворничества, и Симо поступил в Задарскую учительскую школу, директором которой был поэт Степан Бузолич (1830—1894). С. Бузоличу удалось приохотить юношу к учению, привить ему любовь к книгам, к величайшим писателям итальянской литературы — Данте и Ариосто. Будучи человеком глубоко религиозным, Бузолич пытался вернуть «неудавшегося монаха» к богу, но, хотя Матавуль по его рекомендации и прочел много религиозной литературы, эта попытка не увенчалась успехом. Окончив школу в 1871 году, Матавуль становится учителем в сербских селах Северной Далмации. Перед писателем раскрывается новая сфера народной жизни — трагические судьбы и скорбный труд далматинского крестьянства.

Здесь он близко знакомится с молодым юристом, пламенным патриотом Савой Белановичем (1850—1897), будущим издателем газеты «Српски лист», впоследствии «Српски глас», которая немало способствовала формированию национального сознания далматинских сербов. Многовековое венецианское владычество на грани XVIII и XIX столетий сменилось в Далмации австро-венгерским. Австро-венгерская военщина закрепила старые формы гнета и ввела новые. Сложность и противоречивость политической ситуации в Далмации усугублялась сербско-хорватской рознью, которую разжигала католическая церковь. Матавуль не стал сторонником сербской партии, основанной С. Белановичем, который мечтал о политическом и культурном единении всех сербов независимо от вероисповедания.

Учительствуя в селе Ислам, Матавуль сближается с графом Илией Деде-Янковичем Митровичем, старым вольтерьянцем, ярым русофилом и одним из активных организаторов сербской партии в Далмации. Граф помогает молодому учителю в совершенстве овладеть итальянским и французским языками, и перед юношей открываются богатства произведений Жорж Санд, Бальзака, Мопассана. Двадцатилетний Матавуль пробует свои силы в поэтическом творчестве и летом 1873 года в задарской газете «Народни лист» выступает с поэмой «Ночь перед Иваном Купалой», опирающейся на богатейший сербский фольклор, памятливой

хранительницей и замечательной исполнительницей которого была мать писателя.

С 1874 года Матавуль преподает итальянский язык в Герцегновской школе моряков. Одновременно он сам проходит новый важнейший курс жизненной школы, которым стало для него Герцеговинское восстание 1875 года.

Национально-освободительная борьба сербского народа против турецких поработителей, хозяйничавших в Боснии и Герцеговине, носила антифеодальный характер. Повстанцы уничтожали помещичьи усадьбы, предавали огню документы помещичьего «права», судебные приговоры и протоколы. Руководители восстания разработали «усташский символ веры», последующие поколения провозгласили его «народным евангелием». Восставшие заявляли, что вовсе не собираются менять «некрещеного эфенди-чалмоносца на крещеного и холеного барина в цилиндре» [1] . Они стремились не только к разрешению многовекового национального вопроса, но и к передаче всей земли крестьянским общинам.

Высшей властью в государстве повстанцы намеревались наделить Народную скупщину, избранную всеми совершеннолетними гражданами. Они боролись — и это особенно привлекало демократическую интеллигенцию — за неограниченную свободу слова и печати.

«Мы боремся, — писали в этой связи повстанцы, — за свет против мрака и тьмы. Мы не собираемся погибать за царство тирании, за цензуру, за подавление науки, свободы, истины и правды. Мы проложим широкую дорогу людям науки, дадим им возможность свободно высказывать истины науки и справедливости, работать над отысканием всевозможных средств для подъема благосостояния народа, его счастья, сближения и единства. Такова цель нашего восстания» [2] .

Многие из двадцати пяти заповедей «евангелия» — отделение церкви от государства, решительное сокращение аппарата чиновников, особенно высокопоставленных, и т. д. — близки идеям Парижской коммуны, потопленной в крови всего лишь за несколько лет до Герцеговинского восстания. Не удивительно, что к восстанию примкнули русские нигилисты. Они шли в бой, распевая революционные песни, и австрийские «конституционные» власти видели в них опаснейших «коммунистов» и «социалистов». Участвовали в восстании и гарибальдийцы, которые, проходя в красных рубахах по улицам Котора или Дубровника, провозглашали: «Да здравствует Гарибальди! Да здравствует коммуна!»

Атмосфера восстания — надежды на близкое освобождение, приход в город итальянских и русских добровольцев, организация по всей Далмации комитетов помощи повстанцам, оборудование в школе моряков склада оружия и т. д. — захватывает и Матавуля; он вступает в один из отрядов и участвует в Невесинском восстании. «Милый брат! — писал он перед отъездом в Герцеговину своему другу. — Когда ты получишь это письмо, я уже буду сражаться под Требинем. Иду, брат, бороться за мою любимую идею, за свободу Сербии». Однако очень скоро, столкнувшись с неразберихой и разбродом среди руководителей восстания, увидев, какое участие в нем принимает Австро-Венгрия, рассчитывавшая использовать движение в своих экспансионистских целях, Матавуль охладевает к восстанию. И действительно, на Берлинском конгрессе (1878 г.) с помощью европейской дипломатии Австро-Венгрии удалось добиться пересмотра Сан-Стефанского (1878 г.) договора между Россией и Турцией и получить право на аннексию Боснии и Герцеговины. Таким образом, турецкий гнет лишь сменился австро-венгерским. Через двадцать лет писатель создает одну из лучших своих новелл, «Слепую силу», в которой расскажет о трагическом прозрении многих патриотов.