Последние саксонцы

Крашевский Юзеф Игнаций

На протяжение веков князья устраивали такие торжественные въезды с великой помпой, а вся шеренга воевод, стоящая за князем, представляла неоспоримый praecedens. Нельзя ему было запретить того, что было разрешено раньше.

Мнения разделились между лавированием и решительным выступлением.

На следующий день по прибытии гетмановой в Вильно Толочко с подробностями донёс, как обстояли дела у князя-канцлера.

Созванный с великой поспешностью совет приятелей Фамилии после несколькочасовых бурных прений постановил ждать дальнейших

событий, а именно позволения поддерживать войсками, на что великий гетман согласиться не хотел.

Чарторыйскому улыбался слишком дерзкий план молодого Браницкого, старосты Галицкого, который обещал всё войско Радзивилла стереть в порошок. Другие в нём видели опасный эксперимент, который мог не получиться и привести к несчастью.

Браницкий, у которого был большой военный опыт, и который во время войны с пруссами служил в австрийском войске, – заключил, что необходимо ночью уничтожить мост через Вилью, который мог служить для соединения разрозненных сил воеводы, и на половину их ударить всей силой.

Но для зацепки нужны были предлог и уверенность, что нога не поскользнётся. Гетман подвергать войска эксперименту не хотел.

Рекомендовали старосту Галицкого по причине его службы в австрийских войсках, на что остроумно ответил не принадлежащий к роду пан Бурба:

– То, что образование получал в австрийских войсках, в которых только мог научиться, как получать удары кнутом, не рекомендует пана старосту.

Поэтому этот план расшатался, а епископ Красинский постоянно настаивал на переговорах, мучил и имел надежду, что они осуществятся.

Князь-канцлер не хотел переговоров, которые, по его мнению, подрывали авторитет партии, показывая её слабость. Даже из поражения можно было вытянуть какую-какую-нибудь пользу, а принимая пакты и их добиваясь, признавались в немощи.

Не смели, однако, напрямую показать сопротивление, отталкивая переговоры; князь-канцлер обещал вести их так, выставляя всё более новые требования, чтобы они окончилось ничем.

Епископ Красинский уже поздравлял себя с успехом, когда Чарторыйские знали заранее, что сорвут в конце концов соглашение. Радзивилл с обычной своей гордостью пошутил над князем-канцлером и сказал, что готов вести переговоры, лишь бы его условия приняли.

– Потому что я, пане коханку, шагу назад не сделаю и не дам себя одурачить.

Хуже было тем, кто хотел понять Сапегу, который сам не знал, где ему выпадет стоять, а жена его от всякого ясного решения воздерживала. Его тянули к князю-воеводе, и он поддался бы, но женщина согласиться на это не могла. Особенно испортились отношения с князем-воеводой, когда, захмелев, он её грубо задел, напоминая о романе с молодым Брюлем, которому, как гласила молва, Сапега был обязан польной булавой.

Также другим тайным побуждением, чтобы стряхнуть Радзивилла, было то, что Сапежина, занятая и влюблённая в стольника Понятовского, захочет его оттащить от ненавистной соперницы, княгини-воеводичевой Мстиславской.

Обе они в то время боролись за сердце племянника Чарторыйских, о котором таинственно разглашали, что его ждало великое будущее.

Стольник,

который в то время находился в Вильне, восхищал всех женщин, принадлежащих к большому свету. С красивым и слишком очаровательным лицом, кокетливый как женщина, остроумный, полный жизни, по-настоящему созданный для правления в салонах, стольник имел уже за собой славу, привезённую из Петербурга. Был это, несмотря на свою молодость, человек универсальный, отлично говоривший на нескольких языках, которому никакая наук не была чужда, умеющий быть серьёзным со старшими, легкомысленным в молодом обществе, приобретающим всех за сердце.

В шутку говорили, что до совершенства только одной вещи ему не хватало – не умел пить; а в Польше в то время без рюмки ничего не происходило, с неё начиналось и ею заканчивалось. Был он медиатором, суперарбитром, наилучшим защитником и самой эффективной пружиной.

Его почти не видели в обществах в Вильне, где больше, казалось, ищет людей, чтобы их узнать, чем чтобы быть узнанным, однако в женских кругах обращался охотно и те ему были милее всего. Брат пани воеводичевы Мстиславской служил ему там проводником и адъютантом.

Используя Толочко для публичных дел, особенно там, где на мужа рассчитывать не могла, гетманова поручила ему также, чтобы старался приблизиться к молодому Браницкому, к стольнику и даже к молодой воеводичевой, за каждым движением которой хотела следить.

Послушный ротмистр старался завязать контакты, но в этом ему не очень везло. Во-первых, пан Клеменс был воспитан на латыни, а тот круг имел чисто французскую физиогномику и обычаи. Большое огорождение отделяло эти две части шляхты и одна на другую вовсе не была похожа.

Латинисты хранили народные обычаи, уважали их, не хотели подражать чужим и даже отвращение к ним чувствовали, когда французы, влюблённые в свой прообраз, снимали старую одежду и все стародавние традиции заменяли современной элегантностью. Латынь вела в костёл, французский язык навязывал атеизм и неверие. В моде было насмехаться над священниками, ругать и издеваться над монахами и до небес превозносить Вольтера.

Несколько панов, вскормленных на латыни, в то же время примирилось с французишной, но и таких можно было встретить. Среди женщин только матроны придерживались старых традиций и молитв христианской из «Героини», молодые уже вместо благочестивых книжек носили в кармане Руссо.

Толочко, несмотря на воспитанность, которая ему позволяла занимать место в салоне, хоть немногу понимал французский, не говорил на этом языке, дабы смешным не показаться, и в глубине души гнушался им.

Это ему мешало, когда нужно было иметь дело с молодыми дамами. Ловко, однако, прислуживаясь другими, он приносил гетмановой новости из того менее ему доступного света.

Он работал для неё тем рьяней, что случайно встретил в Вильне именно ту девушку, заполучить руку которой он задумал с помощью своей покровительницы. Он знал её большое мастерство в этих делах, а некоторые обстоятельства давали ему надежду, что княгиня больших трудностей в исполнении своих обещаний иметь не будет.