Последние саксонцы
Шрифт:
Князь Иероним задвигался, как будто он также хотел сделать какой-нибудь шаг, но взгляд воеводы его сдержал.
Радзивилл с равнодушной гордостью уже даже не смотрел на епископа. Казалось, переговоры его не интересуют, когда от Флеминга пришла новая карточка.
Со стороны князя наставивали
– Езжайте, мой ксендз-епископ, – сказал он, – и скажите, что я им уступаю первый шаг, пусть говорят, что хотят, чем их могу удовлетворить. Я ни от кого ничего не требую, потому что имею за собой legalitatem, а они ссорятся. Как капризным детям, чтобы не кричали, им нужно уступить. Езжайте, ксендз-епископ.
Красинский не дал повторять себе дважды, кивнул каштеляну и пошёл к карете в ту минуту, когда князь приказал подать вина, и должна была начаться торжественная пьянка, о которой было нельзя пророчить, кончится ли сегодня, завтра или через три дня, когда все будут лежать бессознательными.
Не было двух дворов менее похожих друг на друга, чем князя-канцлера и князя-воеводы. Радзивилл представлял старый обычай, старое панство, лучшие времена, Чарторыйский был воплощением мысли Конарского, наполовину космополитом, пропагандистом реформ, сторонником просвещения и духовной связи с Западной Европой.
Даже на первый взгляд всё отличалось на этих двух дворах, хотя Чарторыйский полностью своего польского на европейский манер переделать не мог. Там были ещё видны придворные казаки, бояре, дворяне, одетые по-польски, но рядом с ними парики, французские фраки, шпаги, костюмы преобладали и шли вперёд.
Французский язык почти так же был там
У Радзивилла можно было подумать, что находишься где-нибудь на востоке, у князя-канцлера вспоминался Париж. В кардиналии постоянно напивались, стрелялись, шумели, около Чарторыйских было тихо, люди ходили дисциплинированные и послушные.
Сам князь канцлер имел фигуру и черты лица очень аристократические, а воспитание и жизнь делали его типом магната, чувствующего свою силу и гордого ею. Радзивилл гнался за популярностью, Чарторыйский ею пренебрегал. Выпив, пане коханку иногда видел пана брата в шляхте, хотя, когда он ему сопротивлялся, он бил его на ковре. Князь Чарторыйский прислуживался убогой и тёмной шляхтой, но высмеивал её.
Флеминг свой немецкий тип сохранил нетронутым и был попросту смешным, но чувствовал также силу, какую имел, был горд и груб.
Епископ Красинский застал их обоих вместе, в обществе полковника Пучкова, приведённого для того, чтобы был прямым свидетелем событий и дал отчёт императрице. Полковник, мужчина средних лет, внешность имел довольно приятную и больше напоминал салонного придворного, чем солдата.
Когда епископ показался на пороге, Пучков, чувствуя, что может помешать, попрощался с князем-канцлером.
После его ухода Красинский, ломая руки, воскликнул:
– Ваша светлость, я не понимаю, что случилось. Я имел обещание, что кто-то будет послан на переговоры, мы ждали.
– Я ждал тоже, – ответил князь колко, – мне первому стараться и просить о мире не пристало. Я ждал, что мне предложит князь-воевода.
Конец ознакомительного фрагмента.